Политические сочинения. Том IV. Политические опыты - Герберт Спенсер

более возвышенных. Об этом свидетельствуют между прочим результаты, получающиеся при внезапном устранении всех сдерживающих социальных факторов. При таких условиях образование, увеличивая могущество всех вообще эмоций, усиливает, главным образом, преобладающие эмоции низменных категорий, вследствие чего сдерживающее влияние, оказываемое на них эмоциями высшего порядка, ослабляется. Через это возникает для общества сравнительно бо́льшая опасность подвергаться различным пертурбациям и катастрофам.

«Отсюда вы заключаете, что в интересах общественной безопасности надо держать народные массы в невежестве!» – воскликнут, пожалуй, многие из читателей. Действительно в Англии очень распространено общепринятое на материке Европы предположение, будто в каждом данном случае непременно надо или «содействовать» или «предотвращать». Вообще говоря, редко кто признает уместность политики невмешательства, которая, воздерживаясь от содействия и предотвращения, дозволяет естественному развитию идти нормальным его ходом. Что до меня касается, то я не имел в виду заключать из вышеизложенных соображений о необходимости насильственно удерживать рабочее сословие во мраке невежества и только хотел заявить, что образование должно распространяться среди рабочего люда таким же способом, каким оно распространялось в высшем и среднем сословии. Я не возражаю даже против поддержки, оказываемой народной школе частными лицами, в той мере в какой эта поддержка обусловлена филантропическими чувствами, потому что такие чувства и вызываемые ими результаты служат элементами нормальной эволюции образования. Возразив против такого ложного истолкования моих мыслей, я позволю себе тем не менее указать на чрезвычайно странный контраст. Ограждение общественной безопасности признается целью до такой степени важной, что для достижения ее разрешается лишать граждан свободы действий и подвергать их смертельной опасности. Можно созывать их в случае надобности под знамена и вести на поле битвы, где они рискуют лечь костьми за свою Отчизну. Такое полное подчинение отдельной личности обществу не порицается как несправедливость или жестокость, тогда как в рассматриваемом нами случае признают несправедливым и жестоким заставлять гражданина в интересах той же государственной безопасности воспитывать собственных его детей без казенной поддержки. В обоих случаях, конечной целью служит общественная безопасность, но в одном случае считается правильным заставлять человека даже рисковать своей жизнью, тогда как во втором случае считается неправильным, что его оставляют делать все что в его силах ради себя и своих детей! То есть считается неправильным не отнимать собственность других людей, чтобы помочь ему.

Можно подчеркнуть еще один факт. Если позволить спросу и предложению свободно действовать в интеллектуальной сфере, подобно тому как они действуют в сфере экономической, и не создавать помех для проявления естественного превосходства, образование будет оказывать влияние, совершенно отличное от описанного выше, оно будет способствовать социальной стабильности и производить другие благотворные эффекты. Если в нижних классах повышение культуры своих детей отдать на усмотрение родителей, с тем чтобы они делали для это все, что в их силах, точно так же как в обеспечении их пищей и одеждой, преимущество получат дети лучших из них: бережливые родители, энергичные, обладающие высоким чувством ответственности, будут покупать образование своим детям в большем объеме, чем родители недальновидные и праздные. И если характер наследуется, тогда в среднем дети лучших будут жить богаче и число <их потомков> увеличится больше, чем детей худших. Произойдет преумножение наиболее приспособленных, а не наименее приспособленных.

XXI

Патриотизм[124]

Затронутый за живое, если бы кто-нибудь обозвал меня нечестным или неправдивым, я остался бы совершенно равнодушным, если бы обо мне сказали, что я не патриот. «Так вы, значит, не любите свою отчизну?» – осведомится, пожалуй, читатель. На этот вопрос нельзя ответить сразу совершенно определенно.

В жизни английского народа имеются многие черты, о которых позволительно вспоминать с гордостью. К ним принадлежат, например, давнишняя отмена крепостного права, давнишнее же развитие свободных институтов и признание народных прав в большей мере, чем это произошло на материке Европы после того, как с упадком феодализма прекратилось прикрепление народа к земле.

Постановляя, что каждый раб немедленно же освобождается, как только ему удалось ощутить у себя под ногами английскую почву, прекращая ввоз рабов в английские колонии, уплачивая 20 млн ф. ст. за освобождение рабов в Вест-Индии и содержа (хоть и в убыток себе) целый флот для пресечения торговли невольниками, мои соотечественники, разумеется поступали весьма похвально. Давая у себя приют политическим беглецам и вступаясь за маленькие государства, изнемогавшие в борьбе за свободу, Англия опять-таки обнаруживала благородные черты, возбуждающие сочувствие. В ее политике имеются, однако, и другие черты, встречающиеся за последнее время, к несчастью, гораздо чаще и вызывающие впечатления совершенно противоположного свойства. Так, всматриваясь в поступки, с помощью которых Англия приобрела более 80 различного рода владений, именуемых факториями, колониями, протекторатами и т. п., нельзя ощущать ничего похожего на удовольствие.

Последовательные переходы от благочестивых миссионеров к резидентам и к официальным должностным лицам, располагающим вооруженными силами, а затем к строгому наказанию тех, кто дерзал противиться их распоряжениям, и, наконец, к так называемому умиротворению, – все эти способы присвоения чужих земель, применявшиеся то сразу, то постепенно, как, например, приобретение новой области в Индии и захват южноафриканской страны бароциев, которую объявили английской колонией, столь же мало справлялась с желанием ее населения, как и с желаниями обитающих там диких зверей, не могут вызывать симпатий к виновникам таких поступков. Любовь к Отечеству не разгорается в моем сердце, когда я вспоминаю, что после заявления нашего первого министра о долге и чести, обязывавших нас завоевать Судан, дабы вернуть его египетскому хедиву, мы тот час же принялись управлять Суданом от имени королевы Виктории и хедива, т. е. фактически присоединили эту область у своим собственным владениям. Точно так же я не ощущаю любви к Отечеству, когда вижу, что Англия, обещав устами двух министров колоний не вмешиваться в дела Трансваальской республики, позволила себе настаивать на отмене некоторых ограничений в Трансваальских законах о выборах и, вследствие сопротивления ее требованиям, начала против буров жестокую опустошительную войну[125]. Английский национальный характер не представляется мне достойным любви, когда он проявляется в овациях вождю флибустьеров, в присуждении почетного университетского диплома архизаговорщику, в бурных одобрениях, которыми младшие члены университета приветствуют человека, насмехающегося над «елейной честностью» тех, кто противился осуществления агрессивных его замыслов. Если из-за того, что моя любовь к Отечеству не в состоянии пережить этих и многих подобных им испытаний, меня будут называть непатриотом, то я примирюсь с такой кличкой.

Возглас «За Родину, будь она права или нет!» – кажется мне положительно мерзостным. Выражающееся в нем чувство как бы оправдывается до некоторой степени сочетанием с любовью к Отечеству, но стоит только сдернуть с него