Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

К числу ответов относится и вышеупомянутое манихейство. В этой космологии представляются две силы, которые спорят друг с другом за господство над универсумом, а именно сила добра, или света, и сила тьмы, вечно борющиеся друг с другом. Силы света связаны в человеческой психике с разумом и поиском истины, тогда как силы тьмы – с материализмом и телом. Человеческая психика, или духовная жизнь, является, таким образом, отражением общей космической борьбы света и тьмы или духа и души. Подобная дуалистическая психология – хорошо известная черта многих религий, и некоторым христианам она позволяла осмыслить определенные составляющие своей собственной религии, например место Сатаны, или дьявола. В истории Бытия он представляется злым героем, силой, занятой искушением Адама и Евы, а потом и искушением Иисуса в пустыне, до его проповеди, о чем рассказывается в Евангелии. То есть кажется, что тут действительно задействованы две разные силы. Как Иисус, одно из трех лиц триединого Бога, может искушаться «силой», которая в определенном смысле должна быть частью Его собственного творения? Мы не будет рассматривать представление о нечеловеческих духовных существах (таких, как ангелы, дьяволы и демоны), в которых верили почти все в Античности и в раннее Новое время и которые были важны и для христианского мышления. Для нас не важно, существуют ли такие существа – сам Августин разделял традиционные взгляды своей эпохи, которые потом перешли в христианство, а именно представление о том, что сотворенный порядок включает в себя также и нематериальных, или бестелесных, существ.

В манихействе идет постоянная борьба между двумя этими противодействующими силами, и силы тьмы могут потеснить силы света, так же как грозовая туча – затемнить солнце. Выступая своего рода «религией», манихейство учит тому, что человек способен преодолеть помрачающее воздействие наших материальных тел, отказавшись от плотских вещей, в частности воздерживаясь от секса и определенной еды. Многие составляющие манихейского дуализма сохраняются и в современном мире. Практики отказа ради достижения просвещенного состояния широко распространены в современных религиях и многих философиях жизни в стиле New Age. Манихейский дуализм привлекал Августина еще и по той причине, что он был созвучен его собственной борьбе – он сам разрывался между устремлениями тела и ума. Некоторые утверждают, что следы этого дуализма тела и ума сохранились в христианстве Августина, став его наследием для западного мышления, особенно в плане христианского учения о сексе [Connolly, 1993]. Но манихейская космология оставалась неустойчивой, поскольку в ней благой Бог в конечном счете изображался слабым и уязвимым, ведь он не способен применить силу для уничтожения сил тьмы. То есть манихеи смогли построить логичную космологию, но лишь пожертвовав божественным совершенством.

Освобождения от манихейского дуализма Августин достигает благодаря платоновской метафизике, а именно учению о субстанциях. Она позволяет ему понять, что зло – не какая-то самостоятельно существующая в мире вещь, которую можно считать конкурирующей в рамках созданного Богом порядка и чье существование, возможно, требовало бы объяснения. Прорыв Августина был достигнут путем отрицания того, что зло – это вообще вещь или субстанция. Грех и зло – это ничто, то есть не вещь. Однако, отрицая то, что существует такая вещь, как грех или зло, Августин выдвигает онтологическое утверждение (то есть философский тезис о том, что вообще существует в универсуме), а не этическое или моральное. Люди все равно страдают от опыта греха, зла, ущерба, боли и насилия. Однако мы должны понимать все эти страдания в качестве отсутствия или отклонения от добра, а не в качестве субстанций, присутствующих в мире. Таким образом, сотворенный порядок в конечном счете является благим, однако его благо затемнено отсутствием полноты блага сотворенного порядка в мире человеческого опыта. Это вопрос степени, то есть масштаба зла. Большое зло, такое как геноцид, возможно, способно полностью затемнить благо, заставив людей отрицать то, что универсум может содержать благо или вообще быть благим. Малые грехи или беды, возможно, не затемняют благо полностью, но в своей совокупности они вытесняют его в опыте отдельной жизни. Все эти отклонения от блага имеют значение: эту сложную идею мы можем проиллюстрировать, представив несправедливость не в качестве отдельной силы в космосе, а как нехватку или отсутствие справедливости. Точно так же боль – это отсутствие удовольствия, порядка или целостности в плане здоровья или благополучия. Августин полагает, что мы можем объяснить все замечаемое в человеческом опыте зло идеей отклонения от блага. Эта философская переориентация определенно позволяет ему обойти манихейский дуализм и представление о разделенном, разорванном конфликтом космосе. Однако Августину все еще нужно объяснить, почему грех и зло, если они в конечном счете ничто, все равно остаются столь важной частью человеческого опыта. Ответ Августина на этот вопрос – второй важный элемент истории Бытия, а именно концепция «грехопадения человека».

История «грехопадения», то есть того, как Адам и Ева отвернулись от Бога, не подчинившись Его велению не вкушать от древа познания, – это притча о том, как человечество создается Богом, наделяющим его способностью познавать и любить Его как источник блага, однако люди, пользуясь свободой воли, восстают против Бога и отказываются Ему подчиняться. Источник греха – в этом фундаментальном акте неповиновения. Важно в этой истории то, что грех или зло коренится в обращении человеческой воли против Бога, а не в определенном акте, совершенном людьми. Конечно, такой акт неправеден, поскольку им совершается то, что Богом было запрещено, но именно своеволие акта означает грех или зло. Соответственно, с точки зрения Августина, источник зла – это не какая-то сила в мире, которая действует на человечество, но сила, которая возникает в самой человеческой воле, склонной отвергать истину или благо. Отдельные акты своеволия представляют собой источники конкретного зла или прегрешений. Однако общая и фундаментальная склонность воли пренебрегать разумом и благом – вот что является первичным источником зла в мире: зло не часть сотворенного порядка, но следствие того, как определенная часть этого порядка, а именно человечество и только человечество, действует против своего творца. Отождествляя источник зла, или греха, с волей, Августин отличает ее от ума, или разума, в котором человечество ближе всего к своему создателю, и в этом он отчасти следует манихейству, относившемуся к плоти, или телу, враждебно. Он отвергает материальность человеческой природы, над которой властвует воля, а не ум или разум, и соглашается с платоновским возвышением ума над духом или желанием, которые коренятся в теле. Вот почему Августин придерживается столь негативного взгляда на сексуальность и особенно на ее проявления в похоти – этот взгляд вызвал неудовольствие многих современных читателей, начиная с Фрейда. С точки зрения Августина, проблема похоти состоит в том, что это образцовый пример тела и воли, которые вытесняют разум и контроль. Похоть также источник тирании и контроля над другими, вынужденными подчинять свои тела власти и воле могущественных людей. Секс – не просто средство продолжения рода или даже удовольствия и выражения любви; часто он оказывается источником господства, контроля и уничтожения. Изнасилование и сексуальное насилие – неизменные составляющие войны, грубые акты символического и реального насилия.

С точки зрения Августина, история грехопадения – это история происхождения первородного греха, передаваемого по наследству, так что все потомки Адама и Евы заражены им. Никто не рождается свободным от греха, и в «Исповеди» Августин, как известно, описывает, как грех проявляется в поведении и характере младенцев или как он проявлялся в его собственных детских прегрешениях (например, он воровал фрукты из простого азарта, связанного с нарушением закона). Важно отметить, что способность к греху и своеволие нашей природы стали после грехопадения фундаментальными качествами, то есть они не приобретаются нами в социальном контексте, не являются выученным поведением. Все люди – грешники, хотя некоторые бóльшие грешники, чем другие. В своем описании первородного греха и передачи его потомству Августин все же больше озабочен историей каждой индивидуальной души и ее отношением к творцу. В то же время рассказ о первородном грехе имеет значение для общества и истории. Следствия греха определяют человеческую историю и объясняют ее структуру: история – это история человечества после грехопадения, отвечающая наследию первородного греха и следствиям индивидуального греха. Эта концепция тирании индивидуальной воли, определяющей беспорядок истории и политического опыта, оказалась привлекательной для мыслителей-реалистов в наше время, поскольку она