Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

Важнейший урок политической мысли Августина состоит в том, что политика подходит для секулярной эпохи и не занимается фундаментальным благом человека или человеческим искуплением, представимым как христианский вариант классической цели политики. Мысль Августина тем самым помечает фундаментальный разрыв с естественным правом, сложившимся в классических работах Платона, Аристотеля и Цицерона, а также с идеей о том, что политическое действие и политическая жизнь являются частью истинной человеческой жизни. Секулярная сфера не направлена на достижение фундаментального блага человечества, поскольку его вообще невозможно достичь действиями одних только людей, даже собранных в правильной политической организации. Секулярная область – та, в которой проклятые и спасенные продолжают жить своей человеческой жизнью в ожидании Страшного суда, но до того, как он состоится. В этом качестве секулярная область определяется грехом и его следствиями, и хотя христиане (в отличие от манихеев) теперь могут быть уверены в том, что грех в конечном счете восторжествовать не может, он остается неизменным вызовом для христиан, если они стремятся сохранять верность кресту и воскрешению Иисуса. Следовательно, политическую теорию Августина нельзя считать концепцией благой жизни человечества, не является ее предметом и идеальное политическое сообщество или конституция, благодаря которой такое благо было бы достижимо. Скорее, она представляет собой пасторское наставление, адресованное христианам, пытающимся праведно жить в мире, запятнанном грехом и указывающими на него знаками насилия и принуждения, то есть речь идет о своего рода христианском благоразумии. Такое пасторское наставление может принять форму конкретных советов определенным людям – в письмах о том, как они должны поступать в той или иной ситуации. В то же время оно может приобретать форму более обширной истории или метанарратива о том, как христиане должны понимать свое положение в отношении к традиционным институтам империи и политики – то есть к «цезаревым» вещам – и против чего они должны выступать. Наиболее впечатляющий пример такого метанарратива – проведенное Августином различие между двумя градами и описание политического общества как «собрания разумной толпы, объединенной некоторой общностью вещей, которые она любит» [Августин, 1998b, с. 365].

Два града

Различие двух градов – града Божьего и града человека – стало наиболее известной чертой политической мысли Августина. Его легко спутать с различием юрисдикции временного (политического) правления и церковной власти, особенно когда последняя приобрела особое значение в средневековый период. В то время шли яростные споры о безусловных границах regnum (политической юрисдикции, подчиненной императору Священной Римской империи) и sacredotium (или церковного правления, подчиненного папе римскому и епископам), и те же дискуссии продолжались среди мыслителей Реформации. Однако этот вопрос о юрисдикции не интересует Августина, когда он проводит различие между двумя градами, хотя конфликты юрисдикции при применении епископской или пасторской власти действительно рассматриваются. На самом деле значимость двух градов определяется переориентацией политического мышления, которое отстраняется от классического приоритета благой жизни человечества и места в ней политики. Августин прямо говорит о том, что идея господства или правления одних людей над другими не является естественной; естественным состоянием на момент сотворения было состояние свободы. Тогда человечеству было дано право господствовать только над животными, то есть неразумными тварями: «Он хотел, чтобы разумное по образу Его творение господствовало только над неразумным: не человек над человеком, а человек над животным. Поэтому первые праведники явились скорее пастырями животных, чем царями человеческими» [Августин, 1998 b, с. 347].

Господство (то есть господство одного человека над другим) – следствие исключительно греха. Политическое правление связано с рабством, войной и наказанием за грех. Хотя такой взгляд на человеческий опыт можно посчитать глубоко пессимистическим, Августин в то же время обращает пристальное внимание на социальность, которая принимает многие формы и которая естественна, хотя в падшем мире неизбежно замарана грехом. Люди обладают естественной склонностью объединяться друг с другом и создавать общества для достижения разных целей – начиная с самых простых форм товарищества и продолжения рода и заканчивая более сложными совместными начинаниями, такими как образование, коллективная оборона, грабеж или убийство. Общества – это просто «собрания толпы» людей, соглашающихся разделять или преследовать вещи, которые они любят. Именно в этом контексте множественности форм социальных целей мы можем определить различие двух градов.

Итак, два града созданы двумя родами любви: земной – любовью к себе, дошедшею до презрения к Богу, небесный – любовью к Богу, дошедшей до презрения к себе. Первый полагает славу свою в самом себе, второй – в Господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава – Бог, свидетель совести… Тем правит похоть господствования, в этом служат друг другу по любви [Августин, 1998b, с. 48].

Последний [человеческий род] мы разделили на два разряда: на тех людей, которые живут по человеку, и на тех, которые живут по Богу. Эти разряды мы символически назвали двумя градами, то есть двумя сообществами людей, из которых одному предназначено вечно царствовать с Богом, а другому – подвергнуться вечному наказанию с диаволом [Там же, с. 50].

Различие Августина основывается на двух разных ориентациях, и его учение применяется не только к обществам, но и к людям, а не институциональным структурам или территориям. И хотя многообразие обществ и социальных целей весьма значительно, для Августина важное различие определяется типом или объектом любви, то есть тем, какие эти объекты – божественные или человеческие. Объекты любви тех или иных социальных групп обязательно оказываются на той или другой стороне этого различия. Например, любовь общества грабителей или пиратов неизбежно оказывается частью града человека, поскольку не может быть формы праведного или христианского пиратства. Однако некоторые другие цели, преследуемые обществом (например, обучение), могут ориентироваться на град как человека, так и Бога. Наиболее простой пример – различие между семинарией и бизнес-школой. Однако даже в этом случае значение на самом деле имеет только конечная ориентация и мотив тех, кто разделяет такую цель, а не поверхностная институциональная функция. Семинария может в конечном счете выпускать студентов, охваченных земными амбициями и гордыней, тогда как бизнес-школа – тех, кто служит Царству Божьему. Именно тип любви и ее ориентация – вот что определяет это различие двух градов, а не конституция, история или природа правления. То есть оно выходит за пределы простого противопоставления Церкви и государства или политического сообщества. Хотя Церковь объединяет корпус христиан, она остается эмпирически наблюдаемым сообществом грешников. Некоторые члены Церкви просто не могут отвечать своему призванию – а потому мыслители Реформации клеймили средневековых пап за их грехи. Но на более фундаментальном уровне Августин усматривает конфликт между градом Божьим и градом человечества внутри самой Церкви, например в спорах с схизматиками-донатистами или еретиками, такими как пелагиане. Каждое из таких верований подменяет ориентацию на любовь к Богу любовью к человечеству, понимаемой как интеллектуальная гордость, чувство чистоты или превосходства над другими. Августин четко дает понять, что идея двух градов является аллегорией и само это различие определяется исключительно ориентацией любви – к Богу или к земным вещам.

Таким образом, Августин вводит представление о социальном плюрализме, понимаемом в категориях целей социального собрания, и при этом отвергает иерархию плюрализма, которая бы определялась добродетелями, выводимыми из Аристотеля или более современных идей ценностного плюрализма. Социальный плюрализм – это факт человеческого опыта, его необходимо утвердить и признать. Будучи образованным жителем Римской империи, знакомым с региональными и социальными различиями в империи и понимающим различия в культуре и стиле между теологиями восточного и западного христианства, Августин, что не удивительно, не склонен превозносить единообразие в человеческом опыте. Но тем не менее главный пункт его учения о ценности и значении этих социальных целей и их упорядочивания основывается на их фундаментальной ориентации. Языческий образ жизни и практики представляет собой отрицание истины, и точно так же являются злом обычные цели, преследуемые пиратами и бандитами.

Различие двух градов может привести к различию двух типов политического сообщества и правления. Августин использует ориентацию правителей на божественные вещи или земные для различения плохих и дурных режимов; в одном правитель подчиняется похоти «господства», а в другом – «милосердию». Но главное – это характер и ориентация правителя, а не конституция или государство как таковое. Это позволяет Августину признать, что подлинными