Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

История, время и изменение в политике

В основе любой политической теории лежат взгляды на историю, время и изменения. У Платона их дает метафизическое учение, а у Фукидида – сознательная фиксация последовательности событий и их смысла. Как бы ни подавался вопрос об истории, времени и изменении – как явная часть философской позиции или как фоновые посылки, объясняющие природу политического действия, – он присутствует всегда. В описаниях идеального полиса (kallipolis) у древних греков требуется найти объяснение, как мы можем перейти от того, что есть, к идеалу, например у Аристотеля. И наоборот, у Платона мы находим деградировавшие формы политического общества, представимые как отступление от идеального порядка, худшая из которых – демократия. Как мы видели, у Августина проблема истории также играет главную роль, определяющую политические следствия его теологии. Он объясняет фундаментальную историю спасения человечества, раскрываемую в Ветхом и Новом Завете. Но также он обращается к христианам, которые хотели спроецировать эту историю спасения на историю Римской империи и увидеть триумф христианства в обращении императора Константина. Позиции классического естественного права соединяют в себе элементы классического политического идеализма, в особенности того, что олицетворяется Аристотелем, и теорию теологического времени и истории воздаяния у Августина.

Макиавелли снова оказывается ниспровергателем авторитетов, когда отбрасывает идею прогресса, заложенную в теологическом времени, или идею простого следования времени в секулярном мире до второго пришествия. Во-первых, как мы видели, он отделяет политику от любого нарратива о развитии и совершенствовании. Политика – нейтральная в моральном смысле деятельность, озабоченная тем, как манипулировать властью государя или властью, осуществляемой от его имени. Может показаться, что такое понимание встраивается в описание секулярного мира у Августина, в котором у политических событий нет какой-то очевидной закономерности, то есть они скорее просто непрерывно сменяют друг друга. Но Макиавелли не только утверждает, что историческая сцена пуста и на ней можно делать все что угодно. Он заявляет, что у истории есть структура и что, если мы будем прилежно у нее учиться, мы сможем успешнее добиваться наших политических целей. Но это не телеологическая и не прогрессивная структура, и поэтому он решительно расходится с классическим естественным правом и еще больше кажется учителем «зла» или «реализма», по крайней мере, по этим меркам.

Теория истории у Макиавелли состоит из двух тезисов: о непрерывности и о переменах. Мы уже видели, что тезис о непрерывности зависит от взгляда на человеческую природу как на более или менее постоянную во времени. Он утверждает:

Желающий предвидеть будущее должен обратиться к прошлому, потому что все события в мире во всякое время могут быть сопоставлены с подобными же им в старину. Происходит это оттого, что действуют в них люди, и прежде и ныне обуреваемые одними и теми же страстями, и это с необходимостью приводит к одинаковым результатам [Макиавелли, 2004, с. 460].

Его наука о политике возможна, потому что мотивы и пружины человеческих действий постоянны, поэтому прошлое преподаст прилежному ученику урок. Поскольку мы можем учиться у прошлого, мы можем искать наилучший способ овладения обстоятельствами или необходимостью и достигать наиболее эффективных результатов. Однако возможность учиться у прошлого ставит вопросы о проблеме исторических изменений. Если мы можем учиться у прошлого, старательно усваивая уроки истории и общие человеческие мотивы, тогда успешное обучение должно дать возможность правителям еще более успешно применять на практике накопленные знания, способствуя историческому и политическому прогрессу. Здесь можно поставить проблему индукции, которой были одержимы позднейшие мыслители, такие как Давид Юм (1711–1776). Тезис Юма прекрасно иллюстрирует пример европейских биологов, считавших на основе многочисленных подтверждающих наблюдений, что все лебеди белого цвета – до тех пор, пока им не попался в Австралии один-единственный черный лебедь, опровергнув это обобщение.

В отличие от Юма, Макиавелли не ищет в науке о политике обобщений, претендующих на то, чтобы быть законами, и пригодных на все случаи жизни, скорее он ищет прецеденты, которыми можно было бы руководствоваться в сходных обстоятельствах. Если взглянуть на Макиавелли через призму проблем, волновавших Юма, под вопросом оказалось бы его фундаментальное утверждение о том, что природа человека постоянна, – само по себе спорное эмпирическое утверждение. Для Макиавелли это допущение не столько вывод, сделанный на основе опыта, сколько предпосылка для исторического исследования. По Макиавелли, реальный вызов прогрессивной истории бросает не возможность событий, напоминающих «черного лебедя», проблематизирующих его исторические обобщения, а более фундаментальный отказ от линейной, поступательно развивающейся истории того рода, что характеризовала классическое естественное право, или от линейной, но не поступательной истории секулярного порядка у Августина. Макиавелли считает структуру истории не линейной, а циклической. В этом он продолжает классическую римскую традицию, восходящую к Полибию. Он не излагает эту философию истории в каком-то одном теоретическом рассуждении, но она ярко проявляется, когда он пишет, что «дела человеческие пребывают в постоянном движении, при этом они либо катятся внизу, либо идут в гору» [Макиавелли, 2004, с. 263]. Презумпция цикличности изменений, непрерывного возвышения и упадка государств и республик, является основой второй главной силы, действующей и в «Государе», и в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» наравне с virtu, а именно fortuna, фортуны. Фортуна – римская богиня, которой государь, чтобы добиться успеха, должен руководить и в то же время искать ее расположения.

Гендерно маркированное, даже сексистское обсуждение борьбы между virtu и fortuna может смутить современных читателей:

И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают [Там же, с. 132].

Фортуна часто изображается с колесом, и идея колеса Фортуны знакома и по сей день, при том что колесо будет всегда ассоциироваться со способом казни, что, возможно, вполне оправданно, учитывая, что фортуна отнюдь не всегда добра. Образ колеса подсказывает две важные для Макиавелли вещи: первая – идея цикличности изменений и истории политических обществ как истории взлетов и последующего упадка и падения; вторая – идея о том, что все политические карьеры рано или поздно заканчиваются неудачей или же избегают ее только по счастливой случайности. Эта логика движения истории неотвратима, и в то же время она означает, что не может быть установлено никакого окончательного идеального состояния политического порядка. Главная мысль политической теории Макиавелли: сочетание virtu, борющейся с fortuna, – это вечное движение и изменение без конечного направления или цели этого изменения, оно антителеологично.

Именно этой идеей объясняется безразличие Макиавелли к моралистической политике классического естественного права. Вызов, с которым сталкивается политика, – управление этой временнóй переменой в ходе непрерывного динамического исторического процесса. Не существует идеала или совершенного состояния, свободного от тирании фортуны. Как Макиавелли понял на собственном опыте дипломатии, сфера политического действия не дает пространства для статичного проявления добродетели, потому что политическая агентность сталкивается с проблемой постоянного изменения. Едва решится одна проблема, тут же возникнет другая, толкающая государя в другом направлении. Точно так же времени и фортуне подчинены жизни государей и правителей республик, что иллюстрируется примером взлета и падения героя Макиавелли Чезаре Борджиа. Хотя эта логика неотвратима – в борьбе между богиней Фортуной и напористым государем-мужчиной в конечном счете всегда побеждает Фортуна, – Макиавелли предостерегает от фатализма. Пространство для свободы действий все-таки остается: «Я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям» [Макиавелли, 2004, с. 129].

История и судьба заставляют нас задумываться, где мы находимся – в процессе подъема или спада, а также искать инструменты или стратегии, пригодные для того, чтобы замедлить или ускорить поворот колеса Фортуны в нашу пользу. Если применить еще одну метафору Макиавелли: как можно использовать заграждения и плотины, чтобы канализовать «бурную реку» исторических событий? Цель изучения древней истории в том, чтобы найти примеры, проясняющие текущую ситуацию, не в качестве строгого прецедента для действий, но для конкретизации вызовов, когда