Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

блага – ключ к политике: это вторая важная мораль «Государя». Идея общего блага в политической философии играла центральную роль в объяснении цели политического действия, а значит, и в его оправдании. Даже когда предшествующим теоретикам приходилось объяснять и оправдывать действия, казавшиеся «макиавеллиевскими» (в силу двуличия и принуждения), они все равно обосновывали их понятием общего блага – которое в конечном счете оправдывало явные отступления от традиционных моральных норм. Для классического мыслителя римской эпохи, например Цицерона, общее благо может объяснить и оправдать многое: оно поддерживает притязания правителя, даже когда они требуют принудительных мер, противоречащих сиюминутным интересам подданных, таких как военная служба по призыву или уплата налогов. Аргумент состоит в том, что существует благо, являющееся для нас общим в силу нашей принадлежности к политическому обществу или сообществу, которое Цицерон называет res publicа и которое монарх или правитель обязан защищать и оберегать. Но, повторимся, эта идея полностью отсутствует в «Государе».

Точно так же у Фомы Аквинского от монарха часто требуется делать «безразличные вещи» (деяния, выходящие за рамки предписаний естественного права): они могут показаться лежащими вне формальных постулатов закона, но им придается моральный статус через отсылку к понятию общего блага. В своем анализе различных примеров Макиавелли не делает попыток либо защитить, либо продемонстрировать какое-либо понятие об общем благе. Там, где фигурируют идея блага или цель действия, они представляются сугубо в категориях личного интереса или целей правителя. Об успехе или неудаче судят исключительно в зависимости от интересов или амбиций обсуждаемого монарха, политического лидера или исторической фигуры. Даже призыв к освобождению Италии в последней главе представляет выгоды от свержения иностранного господства и прекращения войны как возможность прежде всего для стяжания личной славы:

Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой непоколебимой верой, с какими слезами! Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? [Макиавелли, 2004, с. 135].

Хотя этот призыв обращен к Италии, в качестве мотивации потенциальному избавителю предлагается личная слава и возможность добиться почестей и повиновения. Даже освобождение от иностранного господства не является сугубо моральным оправданием для действия. Данный фрагмент ясно указывает, что для государя это еще одна возможность заменить господство французов или испанцев на власть национального лидера, который предположительно будет властвовать над отдельными локальными идентичностями итальянских городов-государств. Не надо думать, что, подчиняя любое понятие об общем благе интересу и личному благу государя, Макиавелли всего лишь заменяет моралистическое общее благо на более эмпирическое понятие общей суммы индивидуальных интересов тех, кто подчиняется политическому правлению. Этот эмпирический идеал народа играет в теории Макиавелли тоже весьма ограниченную роль. В большинстве случаев, когда он говорит о народе, он делает это в крайне уничижительных терминах. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» он пишет знаменитую фразу: «Необходимо исходить из присущих людям дурных наклонностей» [Макиавелли, 2004, с. 148], подразумевая, что сложение индивидуальных интересов не дало бы никакой морали, тем более политической ценности. В «Государе» он говорит об этом подробнее:

Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества. Но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся [Там же, с. 104–105].

Здесь Макиавелли дает понять, что «народ» не предлагает никакого основания для формулирования понятия общего блага. Он – просто материал, с которым успешный государь или правитель должен работать, чтобы достичь своих целей. Использование дискурса моральных правил и целей, возможно, для правителя полезно с функциональной точки зрения: оно помогает ему укреплять свою власть. Но в остальном общее благо и другие моральные цели не столь важны. Здесь кроется гораздо более убедительное основание для того, чтобы называть Макиавелли учителем зла. Он не просто утверждает, что успешный государь должен нарушать правила морального поступка ради большего блага: морального блага не существует, и в этом находит отражение третье отличие «государя» от жанра «зеркала государя»: добродетель у него заменяется на virtu.

Различение добродетели и итальянского virtu – странная условность литературы о Макиавелли, но она важна, так как привлекает внимание к идее добродетели как моральному понятию, связанному с классической древнегреческой этикой и с христианским естественным правом, тогда как использование идеи virtu показывает, что Макиавелли сознательно отвергает мораль. Подрыв традиционного понятия добродетели производится в главах 15–19, где среди прочего оправдывается своевременное применение жестокости и обмана. Но пример отказа от традиционной добродетели можно найти еще раньше, в главе 7, где герцог Валентино (Чезаре Борджиа) вводится как один из образцов virtu или человека доблестных действий. В главе содержится знаменитое описание того, как Борджиа обошелся со своим наместником Рамиро де Орко:

Но зная, что минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и расположить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на площади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Орко рядом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошеломила народ [Макиавелли, 2004, с. 77–78].

Больше всего в этом отрывке поражает то, что в virtu Борджиа центральное место занимает насилие. Политика не просто нуждается в насилии, хотя даже Августин признавал печальную потребность в нем в падшем мире. Макиавелли отбрасывает любые проявления жалости или смущения и восхищается технологией насилия – тем, как оно было осуществлено и с каким эффектом. Кроме того, эффект этот – не какое-то высшее благо (например, положить предел преступному насилию или агрессии, придумав страшное наказание). Цель герцога – лишь переложить вину, а также удовлетворить и ошеломить народ. Борджиа ставится в заслугу готовность действовать столь удивительным образом и устроить показное насилие, чтобы привести подданных в трепет.

Точно так же в более поздних «главах о virtu» достойным похвалы оказывается то, как ловко успешный государь манипулирует традиционными нормами поведения, в частности жестокостью и бесчестием. В жестокости нет ничего плохого, но она может возыметь обратный эффект, а потому должна практиковаться умеренно, с целью достижения долгосрочных целей государя. В этом отношении понятие virtu гораздо функциональнее морального понятия добродетели и тесно связано с тем, что Макиавелли считает безусловными мужскими достоинствами, – с напористостью и энергией. Хотя говорить о добродетели палача было бы оксюмороном, можно сказать, что успешный палач демонстрирует макиавеллиевскую virtu.

Технология насилия – не единственный элемент политической науки Макиавелли, выводящий его за привычные моральные границы действия. Также Макиавелли ясно говорит о том, что у государя осторожность (включая ложь и притворство) должна преобладать над честностью. Государи и правители не должны дать сбить себя с толку похвалам и доброй воле народа, который в любом случае склонен к самообману и вероломен. Макиавелли четко дает понять, что страх, который правитель в состоянии контролировать, – всегда более прочное основание для стабильности режима, чем любовь народа, которая приходит и уходит. Людям нельзя доверять, ими нужно манипулировать, используя virtu государя, лучше всего проявляющуюся, когда он задумывается о том, как сделать это успешнее, например когда убивает своих прямых соперников, но не конфискует богатства у больших домов, к которым те принадлежали. Первое можно сделать быстро и завершить чисто и эффективно, тогда как изъятие имущества у всей семьи врага может вызвать обиды у потомков, недоверие и озлобление на долгое время. Цель Макиавелли не в том, чтобы показать, что истинные добродетели политики совсем иного рода, поскольку утилитарные подсчеты всеобщего блага порой требуют мер, противоречащих привычным моральным нормам. Какие бы подсчеты ни производились в макиавеллиевской экономике силы и насилия, не существует никакого высшего общего блага, которое бы давало возвышенное моральное оправдание действиям такого