Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

выносится суждение о том, в какую сторону повернулась фортуна. Взаимодействие этих двух понятий, virtu и fortuna, дает ключ к успешным политическим действиям, а также к выбору примеров и уроков, которые Макиавелли стремится прояснить в «Государе». Это и в самом деле книга советов или реалистическое зеркало государей, а не просто неангажированное эмпирическое исследование политических событий или благого правления. Поскольку для политического мира Макиавелли характерны непрерывные временны́е изменения, то вызов, с которым сталкивается политика, – распознание и управление этими переменами, а не их отрицание. Фундаментальное различие между Макиавелли и понятиями политики, вытекающими из естественного права, включая современные моралистические теории, такие как международный либерализм, заключается в том, что в его мире нет места для косности и порядка закона и морали. Они могут быть в лучшем случае временными инструментами или механизмами, которыми пользуется государь, но в такой роли их смысл явно выходит за рамки того, что предусмотрено моралистами.

Христианство, религия и патриотизм

Если политический опыт примерно в равных долях формируется фортуной и отвагой, остается последний вопрос о том, какое место в идеях Макиавелли занимает религия, особенно если вспомнить, что он писал свои сочинения в римско-католической культуре – и часто описывал деяния выдающихся представителей католичества, например пап Александра VI и Юлия II. Если бы он прямо отверг христианство, это, очевидно, как нельзя лучше соответствовало бы его образу учителя зла, по крайней мере в глазах множества ортодоксальных христиан. Конечно, это был бы крайне безрассудный поступок. И Макиавелли не пишет, что христианство или религия – обман. Но что он может сказать о духовных вопросах? Оказала ли религия влияние на его теорию, может ли такое влияние оспорить идею о том, что он – учитель зла, отринувший классическое естественное право?

На протяжении всей жизни Макиавелли итальянские государства были католическими. Альтернативное, протестантское, течение в христианстве развилось только к концу его жизни, в немецких государствах Священной Римской империи. Макиавелли не показывает признаков атеизма и часто упоминает «нашу религию» как реалию итальянской жизни. Факты даже говорят об обратном, и, по всей видимости, умирая, он получил последнее причастие. У нас нет свидетельств того, что религия была важной частью его внутренней жизни или сознания, поэтому невозможно доказать, что отделение политической теории от классического естественного права, которое он осуществил, иллюстрирует его собственную дистанцию от ортодоксальной веры. Но если мы обратимся к его сочинениям, мы обнаружим парадоксальный взгляд. Обсуждение религии и, в частности, христианства в «Государе» окрашено его опытом дипломата и свидетеля жизни Чезаре Борджиа, который был сыном папы Александра VI и жертвой другого папы, Юлия II. Александр и Юлий оба были политическими государями в высшем макиавеллиевском духе: можно было легко забыть о том, что они еще и служители церкви, главы западного католического христианства. Анализ их деятельности основывается не на анализе христианского естественного права и даже не на традиционных средневековых дискуссиях об отношениях между папским духовным авторитетом и мирской властью королей или императоров. Как и многие другие составляющие классического естественного права, унаследованные от средневекового мира, эта в «Государе» блистает опять же своим отсутствием. Глава 11 посвящена церковным государствам, в ней преимущественно обсуждается то, что папы – слабые правители, потому что обычно избираются на этот пост в старости, задерживаются в этой должности ненадолго и не могут передать ее по наследству. Таким образом, их судьба оказывается короткой и дестабилизирует соседние государства в силу исключительно личного характера союзов и договоренностей. Ясно также, что в межгосударственной политике папа – лишь один государь среди прочих, а не центр международного политического порядка, который мог бы претендовать на политический авторитет в силу занимаемой церковной должности. В аргументации «Государя» христианское откровение или теология не играют практически никакой роли. Когда Макиавелли обсуждает вопрос об учении Церкви в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия», его аргументация также не имеет теологического характера, сегодня мы бы скорее назвали ее социологической:

Кроме того, религия древних почитала блаженными людей, преисполненных мирской славы, полководцев и государей, наша же религия прославила людей смиренной и созерцательной, а не активной жизни. Высшее благо она видит в смирении, презрении к людским заботам; древние же полагали, что оно – в величии духа, крепости тела и во всем, что придает человеку силы. А когда наша религия требует от тебя крепости, ты должен проявить ее в терпении, а не в великом деле. Мне кажется, что этот образ действий ослабил мир и отдал его негодяям на растерзание. Когда большинство людей, чтобы попасть в рай, предпочитают переносить побои, а не мстить, негодяям открывается обширное и безопасное поприще. И… кажется, что мир обессилен, а небеса разоружились [Макиавелли, 2004, с. 272].

В этом отрывке Макиавелли озабочен социологической действенностью религии в поддержании того типа характера, который будет успешен на политическом поприще. В противопоставлении гражданской религии язычников (то есть древних римлян) религии современных христиан он критикует христианство за то, что превознесением смирения и отказа от героической и военной доблести оно создает характеры слабые и нетвердые. Это противопоставление усугубляет подрыв классических моральных и христианских добродетелей в угоду военным добродетелям римлян. То, что христианские добродетели предстают женственными, – еще одна иллюстрация гендерной маркированности морального языка Макиавелли и утверждения им маскулинной virtu в позиции главного качества, позволяющего государю добиваться политического успеха и гарантирующего стабильность и успех республик. Вследствие этого можно считать, что его отношение к господствующему католическому христианству вполне совместимо с полным отказом от морализма и естественного права. Тем не менее Макиавелли не отбрасывает религию целиком: описывая становление характера, он указывает, что для поддержания политического сообщества и в особенности для того, чтобы мотивировать государей сражаться, а граждан служить в армии и защищать свою республику, необходима соответствующая гражданская религия или патриотическая культура.

Парадокс этого рассуждения Макиавелли в том, что католическая культура его времени подрывала воинские доблести успешного государя или гражданина и отчасти именно в ней крылась причина слабости Италии. Однако его описание двух пап в «Церковных государствах» показывает двух агрессивных военных лидеров, которые, если бы не ограничения их срока пребывания в должности, были бы крайне успешными государями и в политической, и в военной сферах. Когда этих двух прелатов сравнивают с другим церковным лидером, безоружным флорентийским монахом-проповедником Савонаролой, короткое время правившим во Флоренции после падения Медичи и до восстановления республики, мы можем увидеть, что Макиавелли предлагает сделать суровый выбор, хотя и не отказывает в истине христианскому откровению. Это выбор между политическим успехом в этом мире, требующим одного комплекса навыков и мотивов, и другой совокупностью добродетелей, подходящих для подготовки к вступлению в вечную жизнь. Эти соперничающие понятия о характере в конечном счете оказываются несовместимыми, и приходится выбирать что-то одно. На то, что именно следует выбрать, указывает сравнение «властолюбия прелатов» с примерами св. Доменика и св. Франциска и возрождения ими христианства [Макиавелли, 2004, с. 334]. Будучи властителями, прелаты (епископы и папы) вынуждены действовать как макиавеллиевский монарх и потому культивировать virtu успешного государя. Тот факт, что в Италии церковь – это политическая единица, имеющая все государственные институты, означает, что прелат становится политическим деятелем, озабоченным вызовами истории и необходимости, а не жизнью за пределами неумолимого мира фортуны и политических изменений.

Вопрос, оставленный Макиавелли без внимания: что именно государь или республика должны делать с христианской религией, учитывая то, какое пагубное влияние она оказывает на характер и добродетели народа. Естественно, в тексте есть пассажи, в которых восхваляется возрождение христианства под эгидой воинственного св. Доменика и нищенствующего монаха св. Франциска. Новые монашеские ордены, которые они основали, сыграют важную роль в проникновении Церкви в следующем столетии в Северную и Южную Америку и на Дальний Восток. И потому они внесли огромный вклад в укрепление власти Церкви и в имперскую устремленность христианской цивилизации под предводительством Испании и Португалии.

В остальном Макиавелли едва ли проявляет интерес к истинам религии или дарам веры в своем описании успешного политического действия, потому именно, что сосредоточивает внимание на близком по времени,