Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

Однако для более чем половины деревни (46 семей) использование комбайнов является либо преимуществом, либо – в худшем случае – палкой о двух концах. Этот факт помогает объяснить как то, почему появление механической уборки в целом получило благосклонное отношение, так и классовое основание поддержки и противодействия механизации, к которому мы обратимся в следующей главе.

Характерную модель потери доходов селянами и разнообразие этого процесса лучше всего проиллюстрировать на нескольких конкретных примерах. Карим (№ 10) арендует всего два релонга земли, а его денежные доходы во многом зависели от того, сколько ему платили за работу на молотьбе. До начала масштабного использования комбайнов он мог заработать за сезон порядка 300–400 ринггитов, не покладая рук занимаясь обмолотом риса на полях в Седаке и окрестностях. Теперь же Карим считает удачей, если ему удаётся найти достаточно работы на молотьбе, за которую он получает 100 долларов. «Если бы не машины, я бы работал и потел так же, как и ты», – добавляет он, рассказывая мне о падении своих доходов[238]. А для семьи Карима сокращение доходов оказалось ещё больше, поскольку его жена тоже потеряла работу на жатве риса. Комбайны принесли огромные невзгоды и нескольким женщинам, выполняющим роль глав домохозяйств. Росни (№ 26) – сорокапятилетняя вдова с пятью детьми, о чьём усердии знает вся Седака, – возглавляет бригаду женщин из более бедных семей, которые занимаются пересадкой и жатвой риса. Росни арендует четыре релонга земли, однако ставки аренды высоки, поэтому для содержания своей большой семьи ей приходится существенно полагаться на наёмный труд. В основной сезон урожая 1978 года Росни и её старшая дочь заработали на уборке риса 350 ринггитов на двоих, однако к ирригационному сезону 1979 года расценки за эту работу упали до 70 ринггитов. Снизились даже их заработки на работах по пересадке риса, поскольку двое из прежних нанимателей сразу предпочли засевать поля, просто разбрасывая семена по земле. Из-за того, что сейчас необходимо затянуть пояса, опасается Росни, её тринадцатилетнему сыну, возможно, придётся бросить школу. Для домохозяйств, не имеющих сельскохозяйственных земель, последствия механической уборки оказались почти катастрофическими. Тощий Мат (№ 6), бедный безземельный батрак, мог рассчитывать заработать 300 ринггитов за сезон на обмолоте риса, а его жена могла получить почти такую же сумму на жатве. Теперь же их общий заработок составляет всего 200 ринггитов за сезон. Семья частично компенсировала эту потерю доходов за счёт того, что Мат и его жена стали сажать рис[239] примерно в десяти милях к северу от Седаки, однако они опасаются, что Мату или вообще всей семье придётся уехать из Кедаха в поисках работы. В такой же ситуации оказался Пак Ях (№ 11), ещё один безземельный батрак с ещё более многочисленной семьёй с девятью детьми. Прежде он и его жена, а также их четверо детей трудоспособного возраста могли вместе заработать на уборке урожая 1400 ринггитов. Однако сейчас их совокупный доход от жатвы и обмолота риса упал примерно до 800 ринггитов, а один из сыновей решил полагаться на собственные силы и искать работу в городе.

Падение заработков, подробно описанное выше, стало ещё более серьёзным к основному сезону 1980 года, когда доля деревенских земель, на которых урожай убирался комбайнами, выросла ещё на 20 %. Кое-какую работу на ручной жатве и обмолоту риса ещё можно было найти, но для того, чтобы на неё попасть, селянам приходилось преодолевать немалые расстояния, да и в любом случае это лишь малая часть той работы, которая была доступна прежде. Вопреки ожиданиям, сдельные расценки за ручной сбор урожая – примерно 40 ринггитов за релонг на жатве и 2,5 ринггита за мешок на обмолоте – росли, несмотря на конкуренцию со стороны машин, примерно теми же темпами, что и плата за пересадку риса. Однако эти сдельные расценки обманчивы, поскольку за ними скрывается уменьшающаяся отдача на единицу трудозатрат. Основная часть того риса, который по-прежнему собирается вручную, высаживается на полях, расположенных в недоступных для машин глубинных территориях, либо там, где урожай полёг из-за внезапных ветров или дождей. В результате такие ручные работы зачастую приходится выполнять, стоя в воде по колено, когда рисовые стебли невозможно срезать или обмолотить с легкостью. Поэтому для того, чтобы собрать рис с одного релонга, женщинам может потребоваться почти в два раза больше времени, чем обычно, а мужчины, которые при хороших условиях работы могут намолотить четыре мешка за утро, в лучше случае справляются с двумя мешками. Поскольку оплата по-прежнему делается за объём выполненной работы, а не в почасовом эквиваленте, эффективная ставка заработной платы значительно снизилась. «Сегодня беднякам поручают убирать урожай только в канавах (Ла ни, алур сахаджа баги кат оран сусах)», жалуется Мустафа (№ 45).

Влияние комбайнов никоим образом не ограничивается ручным трудом, который они непосредственно вытесняют. Помимо этого, механизация уборки урожая запустила ряд последствий второго порядка, и как только эти новые возможности претворились в жизнь, они оказались для деревенских бедняков почти столь же разрушительными. Первым из этих последствий стало фактическое исчезновение такой стратегии выживания бедняков, как подбор остатков урожая. В 1978 году, ещё до того, как комбайны получили широкое применение, женщины и дети по меньшей мере из четырнадцати семей Седаки, вооружившись циновками (тикар менкуан) и граблями, регулярно спускались на рисовые поля для сбора рисовых зёрен, которые ещё оставались на уже обмолоченных стеблях. Такая практика была более распространена в основной сезон, когда почва к моменту сбора урожая была сухой, в отличие от межсезонья, когда из-за дождей и грязи подбирать остатки риса было сложно. Как правило, бедной семье удавалось насобирать таким способом три-четыре мешка риса[240]. Для малоземельных или безземельных домохозяйств это было принципиальным дополнением их продовольственного запаса, которое не требовало никаких денежных затрат, а подбирать остатки риса можно было в тот период, когда у женщин имелось мало других возможностей для заработка. По меньшей мере для одной семьи в Седаке это занятие давало основной источник продовольствия. Тощий Мат, его жена и дочь, усердно подбирая остатки урожая на протяжении почти месяца, сумели насобирать 15 мешков риса – достаточный объём, чтобы семья могла питаться в течение значительной части года. Те жители Седаки, которые собирали оставшийся на полях урожай, обычно – и вполне ожидаемо – принадлежали к наиболее бедной части населения деревни: одиннадцать из четырнадцати семей, практиковавших это занятие, относились к половине сельских домохозяйств с самыми низкими доходами.

Теперь, когда из-за появления комбайнов возможность подбирать оставшийся на полях урожай практически полностью ликвидирована, людей, которые занимаются этим после уборки,