Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

два сезона вперёд. Когда Росни рассказывала о том, как владелец её земли ходит вокруг да около, в разговор включился Абдул Рахман, растолковавший мне, почему он так поступает: «Он не хотел появляться лично; ему было неловко (малу) и неохота (сеган), потому что он родственник (адек-берадек денган) Росни»[375]. Эта интерпретация выглядит правдоподобно, потому что такой косвенный подход к делу является обычной практикой в щекотливых ситуациях, когда возможны конфронтация или унизительная отповедь. Например, такой подход выступает способом донести критику в чей-то адрес[376] или начать обсуждение такого деликатного вопроса, как сватовство. Если критика окажется безрезультатной или предложение о браке будет отклонено, инициатор таких действий сможет достойно отступить или даже отказаться от своих начинаний. Обращение Абу Самана к посредникам было верным, хотя и не окончательным знаком его понимания того, что его требование идёт вразрез с тем, что считается правомерным. После того, как Росни не передала свой ответ по тем же каналам, у Абу Самана не оставалось иного выбора, кроме как явиться лично и заявить о своём требовании напрямую.

После требуемых ситуацией любезностей, кофе и пирожных Абу Саман перешёл к сути своего визита, сообщив, что ему необходимо увеличить арендную плату, поскольку, по его утверждению, он «тоже в плачевном положении» (сая пун терук). Его жена болела, ему надо было много заплатить за врача и больницу, он занял денег под залог другой земли, которой владел, и должен был выплатить этот долг или потерять землю. С точки зрения Росни, эта печальная история была совершенно недобросовестным спектаклем, в котором нельзя было верить ни единому слову. Но Росни, конечно же, она не стала открыто оспаривать рассказ Абу Самана и ответила ему, исходя из собственной ситуации: урожай прошлого сезона был неудачным, её старшая дочь была беременна и не могла заработать хоть что-то на пересадке риса, детям требовалась школьная форма, а у неё было мало денег, чтобы продержаться до сбора урожая. В данном случае для нас важно то, что доводы Абу Самана в пользу повышения арендной платы были полностью основаны на его потребностях. Вне зависимости от того, имела ли эта аргументация какие-либо основания (скорее всего, не имела), Абу Саман, по сути, выставлял себя таким же бедным, как Росни – а то и ещё беднее. Тем самым Абу Саман, по сути дела, подтвердил, что ему приходится действовать в нормативных оковах. Единственный способ обосновать получение более высокой арендной платы заключался для него в том, чтобы представить себя как сторону, которая больше всего нуждается в помощи (толон) и сострадании. Здесь преобладает та же логика, что и в случае стратификации и доходов: необходимо следовать рабочей стратегии, которая отдаёт символическую дань уважения общей ценности – богатые должны помогать бедным, – но факты переворачиваются с ног на голову в пользу землевладельца. Однако под конец разговора Абу Саман разыгрывает свою козырную карту упоминая, что его землей интересовался кто-то ещё – больше ему ничего не нужно говорить. Встреча заканчивается безрезультатно, однако всего через неделю Росни отправляет сына с повышенной арендной платой, но не за два сезона, а только за один. Приняв деньги и не направив никакого ответа, Абу Саман, похоже, согласился на этот молчаливо достигнутый компромисс.

К «щекотливым» случаям относится и история Тока Ахмада и Шамсула, которые совместно арендуют шесть релонгов у ещё одного живущего за пределами Седаки землевладельца – Хаджи Дина. Как и Росни, они арендовали эту землю уже долгое время – почти тридцать лет, – а Ток Ахмад состоял в дальнем родстве с её хозяином. По меркам Седаки Ток Ахмад, возделывающий четыре из шести релонгов, относится к крестьянам-середнякам, однако у него нет никакой другой земли, кроме той, что он арендует у Хаджи Дина. В свою очередь, Шамсул является относительно обеспеченным человеком благодаря тому, что получает зарплату, работая специалистом по проверке риса на содержание влаги на близлежащей государственной рисовой мельнице. Однако оба они гораздо беднее Хаджи Дина – бывшего рисоторговца, который владеет по меньшей мере 20 релонгами и двумя тракторами. В отличие от Абу Самана, Хаджи Дин не стал использовать обходные манёвры для повышения платы за свою землю и обратился к арендаторам напрямую[377]. Но его аргументы в пользу необходимости повысить плату до 180 ринггитов за сезон вместо прежних 150 ринггитов отличались от требований Абу Самана лишь в частностях, а не по существу. Хаджи Дин точно так же утверждал, что находится в тяжёлом положении (терук), пояснив, что подорожали материалы для пристройки к дому, которую он планировал возвести, что у него в доме живёт четырнадцать детей и внуков, которых нужно одевать и кормить, и что он задолжал за небольшой участок земли под фруктовый сад. Иными словами, Хаджи Дин заявил, что беден, но его затруднительное положение Тока Ахмада и Шамсула не побеспокоило. В частном порядке они говорили, что Хаджи Дин лжёт (диа мембобон) – в конечном итоге, именно этот человек пытался содрать с них закят – и что они знают, насколько он богат. Однако в присутствии Хаджи Дина они сами апеллировали к бедности: цена на рис не повышалась, стоимость удобрений и аренды тракторов росла, а после сбора урожая из еды у них оставался только рис (тингал маканан сахаджа). С диалогами такого рода мы уже встречались выше: к подобной коммуникации неизбежно вынуждает набор преобладающих ценностей, которые делают правомерным требование уступок, выдвигаемое более бедной стороной. Но если в случае с Током Ахмадом и Шамсулом такое требование по меньшей мере звучит правдоподобно, то поза, которую принимает Хаджи Дин, – это почти в чистом виде постановка, поскольку в рамках существующих ценностей у него нет иного способа обосновать свои притязания.

Опасаясь, что рассказанная им история неспособна вызвать сочувствие у арендаторов, Хаджи Дин прибег к последней угрозе, упомянув, что его внук настоятельно требует обеспечить его землей для занятия сельским хозяйством. Эта угроза не была пустой, ведь прежде Хаджи Дин уже забрал назад четыре из десяти релонгов, которые некогда обрабатывали Ток Ахмад и Шамсул. После такого предупреждения арендаторам не потребовалось много времени, чтобы неохотно согласиться на условия землевладельца.

Другие аналогичные истории можно приводить до бесконечности. Как отмечает Сукур, землевладельцам, которые приходят к арендаторам просить повышенную плату за землю, приходится говорить (кена ката), что у них нет денег, что они находятся в затруднительном положении. Добавляя, что именно в таком «расположении духа» (лагу) Хаджи Кадир отказывал селянам в кредите или авансе, Сукур подтверждает точку зрения, что подобные действия представляют собой