Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

§ 138

Фрейд и Юнг часто выходили за рамки собственно психологии, экстраполируя свои открытия на различные сферы жизни. Фрейд называл это «метапсихологией». Юнг, насколько я знаю, это так не называл, но его система, по крайней мере наполовину, метапси-хологична и даже метафизична.

Метапсихологические «изобретения» старины Зигмунда хорошо известны, но, как правило, с отрицательной стороны: культура как основной источник человеческого несчастья; мораль, искусство, религия как, в лучшем случае, результат сублимации либидо, а в худшем – массовый аналог индивидуальным невротическим состояниям; и т. п. Я не собираюсь оправдывать Фрейда за ту искусствоведческую, религиеведческую и культурологическую дичь, которую он столь многообразно, беззастенчиво и порой невежественно написал и наговорил. Я сейчас хочу отметить две вещи. Во-первых, гениальный человек даже в дичи своей остается гениальным. Во-вторых, далеко не вся метапсихология Фрейда из дичи состоит, в ней есть много алмазов, которые критики Фрейда, увы, не замечают среди толстого слоя пепла.

В той области жизни, которую обычно называют моралью, безусловно алмазными я считаю две фрейдовские темы: дерационализацию категорического императива и филогенетическую и онтогенетическую интериоризацию социальных авторитетов и идеалов (в форме «Сверх-Я» и «Идеала-Я»). Из этих алмазов, как я рассчитываю, нам со временем удастся выгранить весьма разносторонние и лучистые этические брильянты.

В искусстве Фрейд одним из первых – если не первый вообще – разглядел такие основополагающие его компоненты как игровой характер, компенсаторность, эмоциогенные «художественные иллюзии»349; задолго до того, как физиологи открыли «эндогенные опиаты», Фрейд заговорил о «слегка наркотизирующем характере» искусства350.

В религиеведении Фрейд выглядит более чем дилетантом. Но его дилетантизм, как мне представляется, может быть весьма продуктивным в анализе наиболее древних и примитивных религиозных представлений, где любой специалист окажется в значительней мере фантазером и дилетантом. Скажем так: Фрейд совершенно не понял онтологии религии, смутно представлял себе ее феноменологию, но некоторые грани религиозной психологии он новаторски отшлифовал и заставил драгоценно сверкать.

Многие глумились над фрейдовской либидозной сублимацией. Но не обратили внимания, что (а) в эволюционном, филогенетическом движении эрос оказывается ормологически продуктивным, порождая («сублимируя»), по крайней мере, социальные потребности; что (б) сублимацию сексуального в научное очень трудно себе представить, но легче допустить «возвышение» индивидуально-эротического до массово-художественного и еще легче – филогенетическое и онтогенетическое восхождение эроса к альтруизму и религиозной любви.

Религиозная метапсихология Карла Густава Юнга – это уже почти готовые брильянты, ограненные с умом (Юнг профессионально исследовал различные религии) и с чувством (Юнг верил в Бога).

Полагаю, для нас не лишены продуктивного интереса попытки Фрейда и Юнга экстраполировать свои аналитические открытия на психологию целых народов и даже «культурных эпох». «…У общества, – писал Фрейд, – также формируется некое „Сверх-Я“, оказывающее влияние на развитие культуры… „Сверх-Я“ любой культурной эпохи имеет тот же источник, что и „Сверх-Я“ индивида»351. «…С душой народа дело обстоит точно так же, как с душой отдельного человека…», – утверждал Юнг352.

§ 139

Фрейд однажды заявил: «Психоанализ как науку характеризует не материал, которым он занимается, а техника, при помощи которой он работает. Без особых натяжек психоанализ можно применять к истории культуры, науке о религии и мифологии точно так же, как и к учению о неврозах. Целью его является не что иное, как раскрытие бессознательного в душевной жизни»353. – Вот, как мне кажется, самое продуктивное для нас направление: взять у Фрейда, Адлера и Юнга не столько содержательную сторону их метапсихологий, сколько методы и техники анализа и именно «без натяжек» применить их к исследованию многоразличных проявлений человеческой жизни.

Скажем, фрейдовский метод анализа так называемой регрессии до «ранних фиксаций»354 – я не знаю более результативной техники для изучения сложных механизмов любой культурной регрессии, но прежде всего – самой бессознательной из них – религиозной.

Религия – «массовое безумие»355? «Религия сводится к общечеловеческому неврозу»356? «Религиозные феномены не понять иначе как по образцу хорошо нам известных невротических симптомов индивидуума…»357? – Дичь, разумеется. Но вовсе не дичь допустить, что некоторые религиозные явления очень похожи на массовое безумие, что некоторые религиозные регрессии опускаются до болезненных и симптомообразующих фиксаций, порождающих совершенно определенные религиозные неврозы (скажем, ведьмомания в католицизме и протестантизме; истеризм «газаватов» в истории ислама и «крусад» – в истории христианства).

«Неврозы, с одной стороны, показывают резкое и глубокое сходство с большими социальными произведениями искусства, религии и философии…»358. – Этим навязчивым объявлением старина Зигмунд так бесповоротно отпугнул от себя многих исследователей, что они не пожелали узнать, а что же там «с другой стороны». «…А с другой стороны, они (то есть неврозы. – Ю. В.) производят впечатление искажения последних (то есть искусства, религии и философии). С некоторой смелостью можно утверждать, что истерия представляет собой карикатуру на произведение искусства, невроз навязчивости – карикатуру на религию, параноический бред – карикатурное искажение философской системы»359. – Вы слышали, господа, «искажения», «карикатура». И всякий раз, когда мы будем встречать культурную карикатуризацию и невротизацию, я буду очень рассчитывать на Фрейда и его психоаналитические технологии.

Как рассчитываю я на теорию архетипов Юнга не только в изучении религиозных «прогрессий» и «регрессий».

Как рассчитываю я на методики Адлера при исследовании «стиля жизни», «прототипа» отдельных индивидуумов и целых народов…

Одиссей хитромысленный, вставши,

Подал царице Арете двуярусный кубок; потом он,

Голос возвысив, ей бросил крылатое слово: «царица

Радуйся ныне и жизнь проводи беспечально…

Я возвращаюсь в отеческий дом свой; а ты благоденствуй

Дома с детьми, с домочадцами, с добрым царем Алкиноем».

Слово такое сказав, через медный порог перешел он,

С ним повелел Понтоною идти Алкиной, чтоб ему он

Путь указал к кораблю и к песчаному брегу морскому…

К брегу морскому они подошли и, принявши из рук их

Платье, ковчег, и вино, и дорожную пищу, немедля

Все на корабль отнесли быстроходный гребцы…360

Наше путешествие по Схерии завершилось. Но пока мореходцы готовят корабль к отплытию, я предлагаю рассмотреть еще один феакийский подарок. Он не был положен в ковчег, а висит у Одиссея на поясе361. Это меч, господа. Чудной работы: медный, с серебряной рукоятью, в ножнах слоновой кости.

Глава пятнадцатая

Меч Евриааа

§ 140 Помните, днем раньше по распоряжению царя Алкиноя на площади были устроены спортивные игры? В них приняли участие благородные юноши. В метании диска победил