Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

путем»214. В период этнического роста пассионарии рождают на свет пассионариев же, но для поздних фаз этногенеза Гумилеву приходится ввести дополнение «рецессивный наследственный признак», передающийся, минуя детей и внуков, к правнукам и праправнукам»215, иначе ученому трудно объяснить, например, как уже лишившийся своих пассионариев испанский этнос отразил армию Наполеона. Некоторая трудность с прямым наследованием обнаруживается и на начальном этапе этногенеза, и Гумилев уточняет: «пассионарность не только передается от родителей, но и возникает в определенные эпохи в строго очерченных регионах с размытыми границами. Следовательно, это географический феномен на историческом и биологическом фоне (курсив мой. – Ю. В.)»216. – Теперь, стало быть, уже «географический», а биологическое становится фоном.

Пассионарность ведет к мутации, но микромутации, «настолько слабой, что она не затрагивает анатомии человека, а касается только его поведения, т. е. нервной и, возможно, гормональной деятельности»217. То есть феноменологически пассионарность прежде всего проявляется в поведении, выступает как «новый поведенческий признак»218. Но, господа, будьте осторожны с поведенческими и психическими конструктами Гумилева. Ибо поведение он рассматривает слишком узко, как «способность приспособить организм к новым условиям»219, а в психографии у него… Нет, нам лучше туда не углубляться: научные идеи там «гнездятся где-то в подсознании»220, «разумное действие» Лев Николаевич отождествляет с социальным действием221, а «положительным импульсом сознания» объявляет «только безудержный эгоизм»222.

Пассионарность – явление не только качественное, но и количественное, и скорее количественное, чем качественное. Пассионарность имеют все люди, но в разных дозах223. В каждом из нас есть «пассионарный импульс» и «инстинкт самосохранения». Если они равны по силе, мы будем гармоничными людьми. Но если «пассионарный импульс» энергетически возобладает над «инстинктом самосохранения», тогда мы станем пассионариями224. То же самое мы наблюдаем на «мезокосмическом» уровне, то есть на уровне этносов. Пассионарность сперва обнаруживает себя как микромутация, как появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей225. Их сначала немного, однако они очень активны226. «Мутируют только отдельные, относительно немногочисленные особи, но этого может оказаться достаточно для того, чтобы возникла новая порода, в нашем случае консорция»227. «Порождаемая пассионарным напряжением активность, при благоприятном стечении обстоятельств, ставит эту консорцию в наиболее выгодное положение, что способствует увеличению числа ее членов за счет интенсивного размножения. Так создается этнос как система…»228. – Тут вроде бы более или менее понятно.

Пассионарному подъему предшествуют пассионарные «взрывы» или «толчки». Они происходят на «пространственно монолитных территориях», включающих в себя районы, совершенно несходные в социальном, экономическом, этнографическом, антропологическом и популяционно-генетическом аспектах229. Гумилев насчитал девять таких толчков. Первый произошел в XVIII веке до н. э., последний – в XIII веке н. э. Судя по таблице, больше всего этносов возникло в VIII веке до н. э., в ходе третьего пассионарного толчка, породившего на свет римлян, самнитов, этрусков, галлов, эллинов, ливийцев, карийцев, киликийцев и персов230.

Взрыв пассионарности – это «флуктуация энергии живого вещества биосферы»231. Вернее, этногенез есть эта самая флуктуация, а пассионарный толчок – микромутация на поведенческом уровне232. Но в объяснении этих мутаций Гумилеву часто оказывается мало наследственного признака, и он ищет «какие-то воздействия»233, «какой-то дополнительный фактор, без которого процесс не может начаться»234. В работе, написанной в соавторстве с К. П. Ивановым, Гумилев выдвигает две гипотезы: «о возможной связи пассионарных толчков с многолетней вариацией солнечной активности» и «о возможной связи со вспышками сверхновых»235. Ясно одно, а именно, что «какие-то дополнительные» воздействия и факторы Гумилев пытается обнаружить «в явлениях природы»236, а не внутри самого этногенеза. Хотя этногенез и тем более пассионарность – тоже вроде бы природа.

Опять мы спотыкаемся о противоречивую онтологию. По утверждению Гумилева, этнос «следует отнести к природной форме движения материи, находящейся в зазоре между общественной и биологической сферами»237. Сюда же предлагается поместить и порождающую этнос пассионарность238. Сказано: «в зазоре». Но этот зазор почти сливается с биологическим и очень далек от общественного239.

Во многих своих проявлениях гумилевские пассионарии антисоциальны: сформировавшееся общество ими тяготится, пытается от них избавиться, регулярно высылая их за пределы себя; их часто считают бродягами и разбойниками240; они испытывают «необходимость сопротивляться окружению»241; в какой-то момент они начинают истреблять друг друга242. Уже эта вторичная феноменологическая антисоциальность предполагает первичную и, так сказать, онтологическую социальность. А тут еще нам сообщают, что, сопротивляясь окружению, пассионарии объединяются и действуют на редкость согласно243; свои консорции они стремительно трансформируют в конвиксии, оформляют себя как социальные группы с жесткой системой подчинения и разделения функций244. Пассионарность «проявляется в различных качествах: властолюбии, гордости, тщеславии, алчности, зависти и т. п.»245. Даже если все это «иллюзорные вожделения»246 – хотя у реальных пассионариев, гуннов и монголов, викингов и крестоносцев, у Колумба и Наполеона они отнюдь не были иллюзорными, – но даже, говорю, если иллюзорны, то уж никак не только биологичны, а часто яростно-социальны!

С одной стороны, большинство гумилевских пассионариев враждебны по отношению к конструктивной политической и духовной деятельности. Созидать и кристаллизировать культуру должны «гармоничные»247. С другой стороны, именно пассионарии «ухитряются оставить после себя следы своих деяний: здания, поэмы, картины… технические изобретения и моральные нормы»248. «Следы» – сами по себе поэмы, картины, моральные нормы? Или эти культурные достижения совершают и кристаллизуют «гармоничные», идучи по следам пассионариев? Мне это, ей-богу, не ясно.

Тем более что в гумилевском перечне пассионариев мы встречаем наряду с викингами, готами и вандалами тамплиеров и русских старообрядцев249, импрессионистов и Наполеона Бонапарта в качестве «яркого примера пассионария»250, Мохаммеда251 и «христианскую общину Павла»252. Какой новый этнос породили якобы «биологические» импрессионисты и тамплиеры? Какую этногенетическую мутацию воплотили в себе русские староверы? Разве «гражданский кодекс» Наполеона не образец высочайшей юридической созидательности и гармоничнейшей кристаллизации европейской правовой культуры?

Наполеон, конечно же, пассионарий. Но кто такие Талейран, Меттерних? Кто такой кардинал Ришелье, заложивший основу французского абсолютизма и европейского «баланса сил»? Александр Македонский, ясное дело, – пассионарий. А кем были Юлий Цезарь и Октавиан Август? Насколько пассионарны или насколько гармоничны по отношению к апостолу Павлу Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский? А Будда, виноват, принц Гаутама, кто он по шкале пассионарности? Поскольку он учил избавлению от страстей, то должен быть ярчайшим субпассионарием. Но кто посмеет назвать субпассионарием основателя не просто этноса, а суперсуперэтноса?!

«Субпассионарии» – это третья категория, это те, у кого пассионарный импульс слабее инстинкта самосохранения253. Субпассионарии – тоже мутанты, но, так сказать, с отрицательным знаком. «Субпассионарии, – разъясняет Гумилев, – существуют повсеместно, но очень различны. Близкие