9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

— Не подскажешь ли, любезный, как пройти к Днепру? Уж не в той ли стороне?

Унтер, точно споткнувшись, остановился, помедлив, повернулся и… Листок от неожиданности оторопел — перед ним стоял тот самый могучий усач, что встречал на станции его загадочного попутчика Лимке.

— Ты? — задохнувшись, протянул он.

Похоже, унтер также узнал его — глаза жандарма забегали по сторонам и вдруг зло остановились на ротмистре.

— Обознались, вашсокбродь!

— Обознался? Ну, ты и мерзавец! — искренне изумился Листок от наглого вранья нижнего чина. — Думаешь, не запомнил? Кто таков?

— Старший унтер-офицер Хромов… — вызывающе процедил сквозь зубы наглец. — Императорская дворцовая охрана его превосходительства генерал-майора Спиридовича…

Алексея Николаевича словно обожгло — неужто того самого Спиридовича, коего, еще полковником, имел честь лицезреть в свите императора? Тогда, в декабре 14-го года, в Сарыкамыше, когда государь прибыл для встречи с воющими войсками Кавказской армии! А теперь, значит, генерал-майор, «ваше превосходительство»? Черт бы их побрал! Начальник Императорской дворцовой охраны!

Вероятно, внезапное замешательство ротмистра было расценено унтером по-своему: силясь скрыть набежавшую улыбку, его «гусарские» усы едва заметно дернулись, и, махнув головой в сторону сквера, он нарочито услужливо выдавил:

— А к реке, ваше высокоблагородие, в ту сторону… Только туда вам нельзя — его императорское величество собираются прогуливаться! Разрешите идти, ваше высокоблагородие?

И, не дожидаясь позволения офицера, унтер повернулся и небрежно зашагал в сторону сквера.

От неслыханной дерзости нижнего чина Листок оцепенел. Хотел было вернуть мерзавца и заслуженно привести в чувство, да вовремя спохватился — не хватало еще перед самой царской аудиенцией ввязаться в скандал с охранником Спиридовича! Да еще на виду у всей полицейской и жандармской братии, которая и без того уже с любопытством наблюдала за странной беседой развязного унтера с незнакомым ротмистром!

В каком-то постыдном бессилии Листок только и выкрикнул вслед удалявшемуся хаму:

— Доложите начальнику о замечании, сделанном офицером!

— Так точно-с, вашсокбродь, всенепременно! — не останавливаясь, на ходу бросил каналья через плечо.

И это было последней каплей! Кровь ударила в голову Алексея Николаевича — здесь уже задета честь офицера! Рука потянулась к кобуре — остановил только внутренний голос, прозвучавший в голове, точно с небес: «…И это будет последнее, что ты сделаешь в жизни! Оголить оружие здесь, в Ставке императора! Да охрана пристрелит тебя раньше, чем ты успеешь расстегнуть кобуру! К тому же фамилия и место службы канальи тебе известны — достаточно доложить о случившемся Пустовойтенко, и мерзавец будет под военно-полевым…»

Рука медленно соскользнула с кобуры. Конечно же, он не оставит это дело! Он непременно разыщет подлеца, хотя бы для этого пришлось схлестнуться с самим Спиридовичем! Но откуда у его подчиненного столь редкостная наглость? Только ли дело в опеке всесильного царедворца? Может, здесь что-то еще? Ведь все началось с того…

Внезапно Алексей Николаевич вспомнил главное — то, что затмилось вызывающей выходкой жандармского унтера, — этот подонок верно знает, куда отвозил надворного советника на кем-то выделенном моторе!

От этой мысли Листок пришел в тревожное возбуждение — конечно же, этот мотор был автомобилем Спиридовича! И отвозил он его к его превосходительству, начальнику дворцовой охраны! Отсюда и эта самоуверенная наглость подчиненного: мол, если желаете что знать — обращайтесь к нему самому!

В раздумьях Листок не заметил, как приблизился к скверу и стал медленно обходить его по кругу.

Получалось, что Лимке лгал лишь отчасти — он действительно был приглашен в Ставку важной особой, но зачем ему понадобилось приплести генерал-квартирмейстера? Ведь Пустовойтенко и слыхом не слыхивал о нем… Уж не оттого ли, что необходимо было скрыть истинного виновника его появления в Ставке — Спиридовича? Тогда что это за необходимость? Какое-то секретное дело? Может, вообще, Лимке тайный агент? Неслучайно же на прощание надворный советник намекнул о возможности работать вместе! Однако агенты — это по части генквара Пустовойтенко! А он ничего не знал… Или знал? Только прикидывался, что не знает?

Алексей Николаевич достал часы — двадцать минут первого… Еще десять минут… Только как ему быть — докладывать ли о своих догадках Пустовойтенко? Черт возьми — обязан! Только не сейчас — после аудиенции; все одно — к генквару сейчас не пробиться, а через десять минут надобно стоять у дверей государева дома.

Он с беспокойством глянул на часовых, охранявших вход в святая святых Ставки. Что ж, пора становиться ближе, дабы не упустить момент…

Решение было своевременным — едва он приблизился к караульным, дверь распахнулась, и вышедший из нее дежурный адъютант кивком подозвал офицера.

— Ротмистр Листок? Ваши документы!

Его провели на второй этаж, ввели в первый от передней большой белый зал с окнами на площадь. В глаза бросились длинный стол, белые стулья с ярко-желтой штофной обивкой, такие же ярко-желтые портьеры, рояль в углу, царские портреты на стенах…

В зале кроме входной были еще двери. За дверью слева, вероятно, находилась столовая, ибо подле нее в тихом ожидании мялись люди; дверь же в конце зала, по логике, вела в кабинет императора…

Как он и предположил, адъютант подвел его к первой двери, у которой в полном, почти благоговейном, молчании, на расстоянии трех-четырех шагов от нее, находились дежурный урядник-конвоец и еще два Генерального штаба полковника. Не подходя к ним, сопровождавший Листка дежурный флигель-адъютант, склонившись, прошептал:

— Из-за присутствия ее величества и великих княжон завтрак начался несколько раньше, так что лучше вам подождать здесь. Войдете первым…

Но, прошептав, не удалился, а мягко, почти на цыпочках, проплыл к ближайшему полковнику и о чем-то стал с ним едва слышно переговариваться.

Трудно сказать от чего — то ли от благоговейной атмосферы, царившей в зале, то ли от того, что, оставшись один, он почувствовал себя беспомощным, — Листок вдруг впервые в жизни ощутил в ногах дрожь. И скорее причиной тому была все же торжественность момента. Только сейчас — когда он оказался перед дверями государевой столовой — к нему вдруг пришло осознание всей невероятности и величия предстоящего — через минуту он предстанет перед самим всероссийским самодержцем, Божьим помазанником, перед всей августейшей семьей! О небеса! Что за божественный дар! Какое счастье-то выпало!

Потом пришло опасение, что не сразу разглядит государя среди остальных, сидящих за столом генералов и доложит от волнения бог знает кому… Успокоил себя тем, что наверняка император сидит рядом с императрицей Александрой Федоровной, а ее-то, женщину, он выделит сразу.

Внутри тревожно екнуло, когда