Товарищ Н Релокант - Борис Рябов

фильма или какой-либо диковины, которую она видела на местном блошином рынке. Елена Андреевна начинала ее охотно обо всем расспрашивать, особенно если увиденное касалось моды или декора.

Мы с Платоном Алексеевичем, после того как разговор, по его словам, превращался: «В щебетание двух курочек», уходили в конторку. Там капитан доставал из железного шкафа, стоящего в углу, карту и мы, вспоминая пройдённые маршруты, вносили в них коррективы. Стараясь сократить время в пути или отметить замеченные нами военные корабли Антанты.

После того как темнело, мы расходились по домам. Ширма, разделяющая нашу с Настей квартиру пополам, со временем исчезла. Две кровати сдвинулись в одну большую. Мы с Настей теперь были вместе.

Иногда в походах я думал, как представлю её семье. Как родители удивятся: «Исчез мальчишкой, а вернулся совсем взрослым».

Через год я даже сделал Насте предложение. Хотя совсем не понимал, как тут можно зарегистрировать брак. Если я по подделанному паспорту грек, а она все еще оставалась российской поданной. Но решать эту головоломку мне не пришлось. Настя в момент, когда я стояла перед ней на одном колене, вроде бы расплакавшись от счастья, мне отказала. Сказав, что она очень тронута, и я ей тоже очень дорог, но в эту нелегкую минуту, не время связывать себя узами брака и клятвами.

Тем более, что возвращаться назад в Россию она совсем не планировала, ни через год и ни через десять лет. Боле того, её пребывание в Константинополе, тоже уже было под большим вопросом. Плавучий госпиталь, в котором она служила, вот-вот планировал отбыть в Бризетту. А сама она с его уходом собиралась перебраться во Францию и попробовать устроиться там на совсем.

На её предложение уехать с ней, отказом уже ответил я. Потому что вряд ли Франция или какая-нибудь другая страна могла бы заменить мне дом, стать моей новой Родиной. Несмотря на то, что здесь мне жилось не плохо, в душе у меня не было главного чувства, того, что я свой для этой страны, и смериться с существованием «на птичьих правах» я не мог.

Глава 18

Спустя несколько месяцев, когда мы вернулись из очередной перевозки беглецов из Константинополя в заморские страны. В комнате на столе меня ждало прощальное, искреннее, трогательное письмо от Анастасии. Она, как и собиралась, ушла вместе с госпиталем, который после Туниса запланировал заход в Марсель.

Вечером следующего дня, на наших вечерних посиделках, я получил приказ не унывать от Платона Алексеевича и улыбку сожаления от Елены Андреевны, которая была уверенна:

– Скоро пассажиров у нас будет больше.

Предполагала она это, после прошумевших слухов об успешных наступательных операциях новой армии Мустафы против греков и их союзников. Поговаривали, что наш Михаил Фрунзе с помощниками, направленный на помощь турецким борцам с империализмом, приложил руку к этим успехам.

Новости эти мне показались обнадеживающими. Я думал так, чем быстрее новая армия Турции победит, тем быстрее здесь наладятся связь с новой Советской Россией. Наверняка появятся какие-нибудь мирные посольства или учреждения, куда можно будет обратиться за помощью в возвращении. А сейчас, пока идет военное время, с греческим паспортом и русским лицом, вернее будет подождать, как говориться, целее буду. Да и паспорт грека становился в Турции не безопасным. Платон Алексеевич рекомендовал мне его припрятать на шхуне до лучших времен.

После того как я остался один, в квартире стало пусто. Вновь все расставив по своим местам, я разделил кровать и восстановил ширму. Мне снова было одиноко. По ночам я часто просыпался, вставал и, подходя к окну, без толку смотрел на темную безлюдную улицу. Мне, казалось, что вот так и пройдет вся жизнь. И встречу я свой конец, в лучшем случае мгновенно на работе, а в худшем здесь, в этой комнате, медленно задыхаясь от копоти в легких, так и не вернувшись, домой. Как поется в той песне: «И никто не узнает где могилка моя, и никто не узнает, и никто не придет, только раннею весною соловей пропоёт».

Правда, один раз, толк в моей бессоннице все же был. Глядя ночью в окно на пустынную улицу, краем глаза, я заметил какое-то движение возле дома Елены Андреевны. Мне показалось, словно тень мелькнула из-за угла и скользнула прямо к двери её конторки. Протерев сонные глаза, я присмотрелся повнимательнее. Тень возле входной двери оказалась человеком. Поднявшись с колена, он медленно приоткрыл дверь и уже начал проскальзывать внутрь. Можно было бы конечно попробовать поймать негодяя, но одному это было рискованно. Местные воры и бандиты по рассказам Алексея ничем не отличались от наших и легко могли отправить человека на тот свет. Поэтому, я присел возле окна, чтобы не стоять в полный рост и гаркнул на всю улицу по-турецки:

– Я вижу.

Человек, почти исчезнувший за дверью, услышав меня, также плавно как тень совершил быстрое движение назад и юркнул за угол, из-за которого он появился.

На мой возглас, проснулись несколько соседей и Платон Алексеевич с супругой. В их окнах зажегся свет. Елена Андреевна подошла к окну, она была в длинной белой сорочке, и посмотрела в мою сторону.

Я свет зажигать не стал, чтобы не выдавать место своей дислокации. Пусть вор, если он затаился и смотрит из темноты, думает, что здесь кто-то за всем наблюдает. Спустя несколько минут, Платон Алексеевич вышел из подъезда и, бросив взгляд на моё окно, направился к двери конторы. В руках у него была короткая дубинка. Увидев его, я тоже оделся. Вооружившись ножкой от стола, которую держал на всякий случай для самообороны, я направился ему на помощь.

Когда я вышел из подъезда, Платон Алексеевич уже стоял возле двери. Перебегая улицу, я посмотрел вверх. Чуть наклонившись вперед из-за окна, выглядывала Елена Андреевна, пытаясь рассмотреть, что происходит внизу. Она настороженно осмотрелась по сторонам и, увидев меня, немного смущенно прикрылась шторой.

– Это же ты крикнул? – прошептал капитан.

Он медленно приоткрыл дверь за ручку.

– Да, а как вы догадались? – поинтересовался я, рассказав Платону Алексеевичу про ночного визитера.

– Так что, внутрь никто не зашел? – переспросил меня капитан, вглядываясь в темноту комнаты.

После того, как я еще раз пересказал, что видел только одного человека, и он лишь на половину проник внутрь, а после ретировался, Платон Алексеевич уже более уверенно открыл дверь, вошел, и зажег свет. Осмотрев все и убедившись, в сохранности предметов и бумаг, лежащих на своих местах, Платон Алексеевич положил дубинку на стол и с досадой поделился