Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

После того, что Робеспьер устроил вчера, недостатка в депутатах, обеспокоенных его намерениями, не наблюдается. Но требующую крепких нервов выжидательную позицию, которой по большей части придерживаются в правительственных комитетах, разделяют и давно недовольные члены Конвента – такие, как Лекуантр, Бурдон из Уазы и Фуше. Эти люди уже несколько месяцев плетут интриги, но, похоже, они склонны скорее болтать, чем действовать. Тальен, по крайней мере, кажется более деятельным человеком, хотя еще неизвестно, сохранит ли сделка, которую он вроде бы заключил вчера поздно вечером с депутатами от «равнины» и правых, свою силу под давлением событий грядущего дня. Мало того, жители города пребывают в блаженном неведении о кризисе, который назревает внутри политической элиты. Они спят, уверенные в том, что утро 9 термидора не сулит им ничего необычного: просто очередной день в истории революционного Парижа.

5:00

УЛИЦЫ, ВЕДУЩИЕ К ЛЕ-АЛЬ (СЕКЦИЯ РЫНКА)

Сегодня солнце взошло в 4:22 утра, и на Ле-Аль, центральном рынке Парижа, уже светло. Вот уже пара часов, как телеги с продуктами, необходимыми для поддержания повседневной жизни города, катят во мраке сюда, к месту, где, как однажды выразился Мерсье, «Морфей никогда не сыплет свою маковую пыль»[272]. Несмотря на то что с недавних пор в центре города ведется интенсивное строительство, достаточно прошагать милю-другую в сторону от площади перед собором Нотр-Дам, которая считается центром Парижа, чтобы наткнуться на огороды, фруктовые деревья и рыночные сады, которые снабжают своими плодами Ле-Аль. Чем дальше, тем их больше – по обеим сторонам так называемой Стены генеральных откупщиков, построенной в 1780-х годах, чтобы обозначить границы города. Пшеничные поля тянутся к Гренелю и Монружу на юге, а на севере – к Бельвилю и Монмартру. Последние могут похвастаться виноградниками, а также более чем дюжиной ветряных мельниц. Кламар славится своим горохом, Аржантёй – спаржей, Монморанси – вишней, Монтрёй – клубникой.

Люди, катящие перед собой тележки с продуктами, соблюдают строгий запрет на шум[273]: городская полиция всегда стремилась обеспечить парижанам крепкий сон. Продукты прибывают в Ле-Альпо установленным маршрутам: улица Анфер на юге, улицы Сен-Мартен и Сен-Дени на севере, а также улица Пуассоньер, по которой из северных портов привозят свежую рыбу. Всё это широкие, хорошо освещенные улицы – впрочем, считается, что лошади и так знают дорогу наизусть, позволяя возницам дремать с хлыстом в руке. Столь же уверенно движутся повозки, которые везут по улице Сен-Жак трупы из большого городского госпиталя – Отель-Дьё на острове Сите – в сторону могильника в Кламаре на юго-восточной окраине города. Ехать совсем бесшумно у них не получается: виной тому цокот лошадиных копыт, скрипучие оси и ухабы на дороге. Луи-Себастьян Мерсье утверждает, что такого рода тайные утренние парады повозок беспокоят многих спящих в домах вдоль маршрута их движения супругов, чья миссия – активно вносить посильный вклад в демографическую жизнеспособность города.

Команды муниципальных дворников[274] тоже работают в тишине. Примерно в это же время домашняя прислуга выходит и подметает участки перед крыльцом. Уборщики, очищающие улицы, вывозят содержимое городских туалетов и водостоков, а также горы конского навоза за пределы жилой зоны, где это все превращается в удобрения. Свой вклад в формирование городского детрита вносят и легионы домашних животных – миллионы кошек, бесчисленное количество собак, целые стаи разной живности, кролики и птицы, содержащиеся в клетках. Все это в трудные времена может разнообразить рацион питания: самые увлеченные владельцы домашних животных в городе – бедняки.

Именно в этот ранний час безликая армия низкоквалифицированных трудяг движется в поисках работы от окраин к центру, где разворачивается большая часть экономической деятельности. Многие поденщики направляются на один из главных рынков труда города. Самый большой из них – старая Гревская площадь, ныне – площадь Коммуны, расположенная напротив бывшего Отель-де-Виль, здания, занятого основными муниципальными учреждениями. Есть и более специализированные рынки труда: грузчики и носильщики устремляются к причалам в центре и на востоке, тогда как мост Менял привлекает слесарей.

Главные магистрали, по которым практически беззвучно движется эта армия, густо усеяны кофейнями, барами и харчевнями[275]. Многие пешеходы останавливаются хлебнуть café au lait. Таков был основной завтрак парижского рабочего класса на протяжении нескольких десятилетий, а впрочем, рыночные грузчики на Ле-Аль по-прежнему предпочитают рюмку дешевого красного вина или чего покрепче. Как правило, в этот ранний час люди не особенно расположены к общению. Нужно как можно раньше попасть на одну из площадей, где происходит набор поденщиков. Вызванная выпивкой раскрепощенность никуда не денется, но ей лучше подождать своего часа – перерыва на обратном пути домой в конце дня.

Основная клиентура баров и кофеен в это время – мужчины. Что касается женщин, то их гораздо вероятнее повстречать на других площадках раннего утреннего общения и обмена: в очередях[276]. Выстраиваться в очереди у продовольственных магазинов до 6 утра запрещено, но люди нарушают правило и приходят раньше: кто рано встает – тому Бог подает. Здесь всегда, не выдавая себя, присутствуют полицейские шпики, замеряя температуру общественного мнения в этот ранний час, прежде чем отправиться дальше, чтобы заняться своим ремеслом в другом месте – в кафе, барах, на рынках, площадях, в скверах и других местах, где собираются толпы людей. Однако особенно внимательны они к очередям – как и любые проходящие мимо патрули Национальной гвардии: ибо гнев толпы по поводу еды может вызвать ропот в очереди, который может спровоцировать attroupement (столпотворение) или даже rassemblement (неуправляемую толпу) и привести к восстанию или émeute (бунту)[277]. Лексикон, описывающий степени народного недовольства, очень точно откалиброван.

«Очередь» – слово новое[278]. Раньше оно означало просто последовательность или вереницу; теперь оно описывает именно торжественно застывшие на одном месте ряды угрюмых, тихо бормочущих и жалующихся потребителей. Правые газеты ехидно утверждают, что это слово, queue, происходит от gueux, что означает «нищий» или «ни на что не годный». Такой вывод, возмущенно заявляют патриотически настроенные журналисты, оскорбляет достоинство всех нуждающихся граждан республики, чья конституция предусматривает поддержку более бедных членов его общества. Конституция 1793 года впервые включила право на существование в число основных прав человека (Декларация 1789 года в целом была скорее либеральной, чем социально-радикальной). Несмотря на то что Конституция 1793 года[279] в этот период революционного правления не действует, предваряющая ее Декларация прав все еще имеет силу. Гарантия того, что никто не будет испытывать чувство голода, является серьезным и насущным политическим требованием.

Конституционная приверженность праву на существование основана на негласной договоренности[280], заключенной летом и осенью 1793 года между парижским движением санкюлотов и группой монтаньяров внутри Конвента. Согласно ей, в обмен на народную поддержку рынки будут регулироваться в интересах городских потребителей. До этого монтаньяры в Конвенте были столь же привержены принципам свободной торговли, как и любой экономический либерал. Например, еще в феврале 1793 года даже Робеспьер высокомерно заявлял, что «народу cледует восставать не ради лишнего куска сахара, а чтобы низвергнуть тиранов», и клеймил одержимость народа «жалкими цацками торгашей». Его неприятие призывов к рыночному регулированию подпитывалось на тот момент еще и крайней враждебностью к уличным радикалам, особенно к так называемым enragés, «бешеным», возглавляемым радикально настроенным священником Жаком Ру[281], который выступал за контроль над ценами, а также за более далекоидущие схемы социального уравнения. Однако острая необходимость найти способы приобщить народные массы к делу революции, особенно в разгар войны, заставила Робеспьера и его коллег из числа монтаньяров изменить свою позицию. Они приняли программу «бешеных» (предварительно отправив в тюрьму большинство их лидеров), которая включает в себя регулирование рынков в пользу мелких потребителей.

Символом оформившегося в прошлом году социального контракта между правительством и народом является так называемый максимум цен[282], общенациональная система назначения цен, первоначально установленная в мае