Дикая собака - Пекка Юнтти

– Ты ходила танцевать, – говорит он сухо.

– Да, ходила. Конечно, ты же видел, как мы отправились.

– С кем танцевала?

– Не выясняла. Он был из другого места.

– Я слышал, что это был господин леса. Настоящий главный дьявол во плоти.

– Не знаю, может быть.

– Слышал, что тебе тоже было весело.

– Да, было.

– Моя дочь не должна развлекаться с дикими кабанами. Бандиты не прикоснутся к моей дочери.

– Он меня не касался. Он джентльмен.

– Господа не валят чужой лес в реку.

– Он только танцевал со мной, – говорю я, хотя на языке крутятся более прямые слова. Хотела бы сказать, что он танцевал как король, лучше, чем кто-либо из коротконогих этого медвежьего угла, даже если бы они ходили во все танцевальные школы мира. И это несмотря на то, что у него одна нога хромает. Он считает, что я красивая, и мне было хорошо, и все стадо сучек нашей глуши смотрело рядом с завистью.

Но отцу мои слова не требовались, он и без них превратился в яд. Он – самая ядовитая змея Тенгелиё, шипит и рисует черным языком картины разрушения, заполняя ими стены избы. У него всегда плохое настроение, шутки и радость покинули его.

Не отвечаю ни слова. Не собираюсь играть в эту игру. Пусть кричит, бушует, если от этого ему легче. Собирается пасти мои маршруты. Я должна выполнять работу взрослой бабки, а меня держат за ребенка.

Как же раздражают эти деревни и их отморозки. Немедленно звенит колокольчик сплетен в избе Ломполо, когда что-то происходит. В этой кайре даже у деревьев есть глаза. Хотя я прекрасно знаю, кто сплетничал обо мне. Тот шутник. Клоун. Помоги, боже. Когда увижу его в следующий раз, буду знать, шакал, что ты наплел.

Я прекрасно понимаю, почему Вяйнё остается на юге. Он не хочет впутываться во все это. Не хочет заболеть делами леса и вод так, как отец. Цена свободы слишком высока. Мы не можем справиться с армией. Нас слишком мало. Вяйнё хочет лучшей жизни, чего-то более легкого. Однажды он написал, что уверен: технический прогресс поможет нам всем. Даже бедные купят машины, построят дома со множеством окон по сторонам и электрическим светом. В Америке, говорят, парни на лесозаготовках утоляют жажду содовой с лимоном.

В такие дни и я хотела бы уехать. Особенно в конце весны и начале лета, когда природа обновляется и воды вскрываются, а тоска ощущается сильней. Тогда я хочу, чтобы кто-нибудь увез меня отсюда, поскольку одна я не могу никуда уехать. Да и когда уехать, если с утра до вечера нужно делать разные дела.

Как хотела бы я однажды увидеть, что есть в городе и как там живут. Вот почему мне было так приятно танцевать с Аарно. Поэтому он выглядел так дьявольски великолепно. Это было так, как будто мир кружил меня в своих объятиях.

Мое сердце бьется, как встревоженный барабан. В комнате полумрак, утро еще не наступило. На угловой кровати выделяется двумя холмиками фигура матери, отец храпит позади. Встаю крадучись, шмыгаю на крыльцо, осторожно снимаю шерстяную кофту с гвоздя и пытаюсь открыть дверь так, чтобы она не скрипнула.

Выхожу во двор, роса расплющивается под ногами. Осматриваюсь, за сараем летнее ночное солнце золотит спокойную гладь Тенгелиё. В нос проникает запах навоза и мокрой травы. Кошка идет от овина с мышью в зубах. Я слушаю ночь, затаив дыхание. Корова мычит на лугу, птенцы ласточки пищат под стрехой, пока мать собирает для них еду. Никто не проснулся, по крайней мере, не встал с кровати.

Иду за угол и бросаюсь бежать. Возбуждение подгоняет одну ногу, страх – другую. Вчера мимо проехала черная машина. Не знаю, ушло ли мое письмо. Может быть, оно все еще в каменной ямке. Взяла бы его сразу же и сожгла на кухне для скота, пока мама не пришла доить коров. Сказала бы, что не смогла спать и взялась за работу, горшок уже горячий. Не стоит сомневаться, пора начинать.

Письмо было таким детским.

Вы просили меня рассказать о моей жизни. Не знаю, что я могла бы сообщить такого, что было бы не так обыденно и мало, чтобы вы могли прочесть мной написанное. И сегодня не было ничего другого, кроме того, что была у мамы нянькой ребенка, а вечером ходила на луг за коровами, чтобы леший не убил их. У нас четыре дойных коровы и лошадь по имени Сонни[27], а также овцы. Может, вам интересно, откуда у нашего мерина такое глупое имя. Это потому, что мы хотели назвать его на иностранном языке, поскольку продавец утверждал, что он такой сильный и статный именно потому, что в нем есть английская кровь. Мой брат Лаури посмотрел в словаре, что son означает мальчик. Мы подумали, что это короткое и легкое имя подходит для жеребенка, и так он стал Сон и довольно быстро Сонни.

Мне стыдно, но в то же время я хочу, чтобы водитель черного автомобиля взял письмо и передал его седеющему господину, сидящему в дубовом кресле, а тот закурил бы сигарету и раскрыл конверт руками, на тыльной стороне которых растут густые седые волосы.

Затем пугаюсь, что случилось самое худшее. Письмо ушло, но попало в чужие руки. Глаза деревьев видели мой тайник, кто-то забрался на камень и теперь планирует пойти посплетничать в дом Ломполо. Потом этот придурок будет кричать, начнут обзывать меня потаскухой лесного господина, в каждой деревне и подолгу, пока будет слышаться колокольный звон пересудов. Какого черта я написала туда наши настоящие имена?

Подхожу к камню, как лиса к добыче. Останавливаюсь и оглядываюсь, свободен ли путь. Как будто бы в лесу посреди ночи кто-то скрывается. В ямке камня мелькает что-то белое. Письмо все еще там. Что я вообразила? Что он действительно отправит машину, чтобы вести переписку с такой, как я? Что за сумасшествие.

Просовываю руку в каменное отверстие и вытаскиваю письмо. Смотрю на конверт. Кажется, будто кто-то ударил меня кулаком в живот. Чувствую слабость. Машина приезжала дважды.

На конверте написано: фее Каараннеса.

Рованиеми, 4 июля 1948 года

Дорогая Айла, как приятно было получить твое письмо. Мне удалось забыть мои тяжелые будни с концессионными планами и дорожными картами и ненадолго вернуться назад в Каараннес на