Дикая собака - Пекка Юнтти

Пару часов утром писал свою следующую книгу, как и обычно по утрам. Планирую описать в ней историю, в которой я отправлюсь в лес западной кайры, но на этот раз со мной будут не старые друзья, а молодая женщина. Моя проблема в том, что я никогда не совершал подобного путешествия. Может быть, ты могла бы проводить меня когда-нибудь к лучшим глухариным сопкам?

Я приеду со своими людьми в конце месяца, потому что у меня есть несколько дел там, в ваших лесах. Возможно, мы могли бы встретиться и обсудить эту тему подробнее?

До встречи

А. И.

Самуэль

Май 2009

Дождевой фронт двигался с моря через западную кайру. Дождь вздыхал и пыхтел, он был грязный, унылый, совсем непохожий на летние дожди, которые пробуждают дремлющую природу к цветению и освежают воздух для легкого дыхания. Этот дождь превратил ясные сугробы в серую массу, смыл с деревьев отслоившуюся кору и смешал все. На ледяных дорожках фермы хаски появились кратеры коричневой земли, заполненные мутной водой.

Оунас не заботило движение льда. Дождь снял покров зимней тайны с собачьих клеток. Он растворил снежно-ледяной покров с собачьего дерьма, пучков шерсти и сине-серых трубчатых костей. Обнажил унылую среду обитания собак, в которой каждую весну заканчивалось счастье каюра. Все, что оставалось после снега, – это скучающие на привязи собаки и безжалостная, дерьмовая работа.

Я упаковал свои вещи, засунул на дно рюкзака настоящие ездовые сапоги, которые купил на свою первую зарплату. Уложил рубашки, сходил в сауну за зубной щеткой, тюбиком пасты и бутылкой шампуня.

Посмотрел на свое жилье. Это была приличная комната. Отсюда начинались многие интересные дела. Здесь я спал и просыпался, ел и иногда немного выпивал. Осталось вынести мои вещи, и хижина готова, за исключением финальной уборки.

Я взял с крыльца свои беговые лыжи, которые не успел опробовать за зиму. Рядом лежали снегоступы. Тоже совершенно ненужная вещь. Зима прошла так быстро, поглотила все полностью и унесла с собой, как потоп, и вот оно: на Страшном суде готов в шахту.

Лыжи уже привязаны к багажной стойке. Санна появилась на лестнице и позвала есть. Помахал ей рукой. Последняя трапеза перед Виа Долороза[28].

Я смотрел на оттаивающее окно на кухне Матти и Санны. Санна подала на стол рыбный суп из сайды, Матти в красных шерстяных штанах выкатился из своего кабинета и подтянул под себя стул.

– Как у Саму рука? – спросил он.

– Вот здесь болтается, – ответил я и увидел, как капли слились в поток на оконном стекле. – Нанок остался там, в лесу.

– Такое бывает с животными, никогда не знаешь. – Матти опять сыпал банальности как что-то само собой разумеющееся, так небрежно, что захотелось бросить суповую тарелку в стену. Настенные часы пробили пять раз. Шквал дождя обрушился на окно.

– Да, вот еще, послушай-ка, – произнес Матти и закашлялся. – Это, может быть, немного поздно, но мы с Санной подумали, что, если все-таки спросим, – продолжил он свою путаную речь. Я поднял глаза от тарелки. – У тебя уже есть рабочее место и все согласовано, но мы подумали, так… Мы подумали, не мог бы ты остаться у нас на лето.

Я посмотрел на своих боссов. Санна была настроена оптимистично. Матти с зажатой в руке ложкой ждал моего ответа и поскольку не услышал, продолжил.

– Ты мог бы помогать нам в питомнике и продолжал бы выслеживать этого Нанока. Мы не в состоянии платить зарплату, но еду и жилье получишь, и расходы, конечно, оплачиваются.

– Что ты на это скажешь? – спросила Санна.

Улыбка расплылась по моему лицу.

– Кажется, я остаюсь.

II

Мы приплыли на четырех лодках к реке Тенгелиё, пороги оказались более сложными из-за низкого уровня воды и каменистого русла, а не в связи с бурным течением.

К своему удивлению, заметил на берегах, увидел вблизи Полярного круга такие же ярко-красные розы, как и те, что растут в наших садах[29].

– Пьер Луи Моро де Мопертюи[30], 8 августа 1736 года

Самуэль

День восьмой

До избы доносится приглушенное пение синиц. Этим утром они прилетели вовремя. Смотрю в окно на мышеловку. Она совершенно исчезает в ветвях, не заметишь, если не знаешь место.

Птицы, кажется, заняты своими делами с боковой стороны хижины. Осмелев, выхожу посмотреть на них. Размышлял ночью о том, что пора действовать решительно. Начинаю верить бабушке. Когда мы сидели с ней вдвоем у смертного одра дедушки, бабушка, гладя руку умершего, сказала, что не надо бояться смерти, потому что она уже в нас при рождении.

Не стоит бояться. Хотя и страшно.

Буроголовые гаички прыгают по веткам в поисках спрятавшихся букашек. Они порхают с одного дерева на другое. Проверили во дворе каждый уголок, кроме того, где ожидает ловушка.

Мало-помалу птицы улетают, слышу только приглушенное щебетанье в прибрежном лесу. Скоро и оно растворяется в шорохе крон.

Решил подождать их во дворе. Ветер настраивается и вздыхает в кустарнике на берегу, но лес полностью затих. Ни шелеста волны, ни карканья вороны, ничего. Тихонько зову синичек. Мое посвистывание звучит жутковато. Оно годилось бы у костра и даже было бы едва слышным, но здесь разрывает тишину, как сирена. Они не вернутся. Какая жалость. Мой проект с лаской продвигается медленно, а у меня нет времени на отсрочку. Я был так уверен, что это удастся сразу же. Как я мог забыть, что из леса никогда не берут. Он дает, если хочет.

Я сделал полный оборот на месте. Бессилие сковало тело: ощущаю бессонные ночи в руках и ничтожное количество еды в ногах. Начинаю не на шутку раздражаться. Руки сжимаются в кулаки. К черту здесь хохлиться! Пойду за синицами. Узнаю, куда они улетели. Вряд ли далеко на таких коротких крылышках. Когда найду их, заманю с собой крошками сухариков, буду говорить о приятном, как мясник свинье перед ударом кувалды. Хорошая причина исчезнуть отсюда, и это лучшее, что я знаю. Пойду прогуляюсь, синицы укажут направление, нет проблем, исчезну и вернусь, если смогу.

Возможно, не смогу.

Брожу по прибрежному лесу. Коварный ветер продувает шерстяной свитер. Жаль, что анорак пришлось отдать Пестуну, но, может быть, это крепче удержит меня у порогов. Пару