Волшебство для Мэриголд - Люси Мод Монтгомери

Дженни и поцеловал её под сосной. В конце обеда они принялись обзывать друг друга ужасными словами, шокируя всё семейство. Но слушая эти изумительные эпитеты, Мэриголд думала о том долгом поцелуе под сосной и гадала, не стоит ли такой поцелуй дороже всех этих грубых слов.

Тетя Сибилла, которая «ушла в спиритизм». Мэриголд не знала, что это такое, но у неё имелась смутная догадка, что оно имеет какое-то отношение к напиткам. Хотя, тётя Сибилла не выглядела такой.

Дядя Чарли, чей смех звучал на весь сад, и Гарнет Лесли, которого ждал плохой конец – так все говорили. Заманительно придумывать этот плохой конец. Джордж Лесли, который собирался жениться на Мэри Паттерсон. Мэриголд нравился Джордж. «Мне бы хотелось, чтобы он подождал, пока я вырасту, – думала она. – Уверена, что понравлюсь ему больше, чем Мэри, потому что в ней нет ничего забавного. Во мне есть что-то хорошее, когда не мучает совесть».

Мрачный дядя Джарвис со своей свирепой чёрной бородой, который не читал никаких книг, кроме Библии, и всегда по пять минут «беседовал о религии» с каждым, кто попадался ему на пути. Тётя Гонора, у которой, должно быть, однажды, когда ветер сменил направление, закрутилось лицо, и которая дала клятву никогда не выходить замуж – «совсем ненужную», – сказал дядя Клон. Дядя Авдий, чьи большие уши торчали как крылья. Дядя Дэн, у которого был стеклянный глаз, и он думал, что никто об этом не знает. И последние из всех, дядя Милтон, тётя Шарлотт и тётя Нора. Тридцать лет назад дядя Милтон бросил тётю Нору и, когда он женился на тёте Шарлотт, тётя Нора облачилась во вдовий траур и пришла на свадьбу! А теперь они здесь, идут вместе, любезно беседуют о погоде и ревматизме. Очень заманительно смотреть на них вот так, когда они не могут её видеть, но Мэриголд заплатила за свою забаву, когда пришло время идти в гостиную и разговаривать со всеми. Это было тяжелым испытанием, и она сжалась, спрятавшись за мамой.

«Ты должна научиться входить в комнату, не думая, что все смотрят на тебя», – сказала бабушка.

«Но они все смотрят, – содрогнулась Мэриголд. – Они все смотрят на меня, чтобы увидеть, как я выросла с последнего раза или на кого похожа. А тетя Джозефина скажет, что я недостаточно выросла для своего возраста по сравнению с Гвенни. Вы же знаете, она скажет».

«Ты переживешь, если она скажет», – ответила бабушка.

«Ты должна вести себя как леди», – прошептала мама.

«Не будь трусихой», – сказала Старшая бабушка из далёкого лунного сада.

Именно Старшая бабушка и добилась цели. Мэриголд прошла через испытание рукопожатий с поднятой головой и таким румянцем на щеках, что даже тетя Джозефина подумала, что цвет её лица стал намного лучше. «Большой» обед был накрыт в садовой комнате, и любой, взглянув на стол, понял бы, что добрые старые времена, когда никто не задумывался о сбалансированном рационе, ещё не прошли в Еловом Облаке. Но Мэриголд и остальная детвора ели в столовой.

Мэриголд была довольна. Она не любила обедать в садовой комнате, потому что всегда отвлекалась там на ненависть к Клементине. Их обслуживала Саломея, которая следила, чтобы у всех было достаточно гарнира и по куску бананового пирога помимо пудинга. Даже Пит дяди Питера, когда-то заявивший, что желает получить два рождественских обеда за раз, остался доволен. Итак, всё было прекрасно, пока обед не закончился и не началась «программа» в гостиной. Здесь Мэриголд потерпела поражение, и даже тень Старшей бабушки не смогла помочь ей.

Она встала, чтобы начать свою декламацию, и не смогла вспомнить ни единого слова. Она стояла перед тысячами, ни больше ни меньше, лиц и не могла вспомнить даже название. Мэриголд могла поклясться, что виноват в этом Пит дяди Питера. Как раз перед тем, как назвали её имя, он прошептал ей в спину: «У тебя не вымыты уши». Мэриголд знала, что это пространство было чистым – Саломея лично проследила за этим, – но всё же разволновалась. И теперь стояла ошеломлённая, злая и с ног до головы покрытая мурашками. Если бы мама была здесь и подсказала бы только первую строчку – Мэриголд знала, что смогла бы продолжить, если бы просто вспомнила начало. Но мама мыла посуду. А здесь были хихикающий Пит, презрительно-довольная Бьюла и сочувственно хмурящаяся Нэнси.

Мэриголд закрыла глаза в отчаянной попытке забыть всё и всех и тотчас увидела нечто поразительное. Огромная брошь-камея тёти Эммы с локоном волос дяди Неда внутри выросла до гигантских размеров, а тётя Эмма оказалась приколотой к ней. Нос дяди Джерри вытянулся, как у слонёнка; тётя Пита дяди Питера развязно танцевала, выпив вино из одуванчиков; тётя Кэтрин стала серой кошкой, катающейся на метле; тётя Китти опрометчиво падала за своей шляпкой; тётя Клоу сняла кожу; дядя Авдий превратился в пару огромных ушей с крошечным человечком между ними, а дядя Дэн – в один огромный подмигивающий глаз…

Голова Мэриголд закружилась, она открыла глаза, чтобы вернуться в реальность из фантастического мира, в котором вдруг оказалась. Но всё равно не смогла вспомнить первую строчку.

«Давай, давай, подавилась косточкой, что ли?» – спросил дядя Пол.

«Язык проглотила», – усмехнулся Пит дяди Питера.

«Откусила больше, чем смогла прожевать», – добродушно заметил дядя Чарли.

Бьюла хихикнула. Плоть и кровь больше не могли терпеть. Мэриголд бросилась прочь, взлетела по лестнице, ворвалась в мамину комнату, захлопнула дверь и рухнула на кровать в агонии стыда и унижения.

Она проплакала здесь до вечера. Мама, бабушка и Саломея были слишком заняты, чтобы думать о ней. Нэнси искала, но не нашла её. Мэриголд рыдала в подушки и гадала, что о ней говорят. Неизвестно, стало бы ей лучше, узнай она, что о ней совсем не думали. То, что для неё было трагедией, для других – лишь простым случаем.

На розово-пурпурном закате все уехали. Мэриголд лежала и слушала фырканье моторов, звон колокольчиков повозок, а затем рыдания усталого одинокого сиротки-ветра, засыпающего в зарослях, – ветра, что сотворил из себя посмешище в большой семье ветров и не осмеливается повысить голос больше шёпота.

А к Мэриголд пришла та, что никогда не теряла способности смотреть на мир глазами ребенка.

«О, тётя Мэриголд, я опо…опо…зорилась и… всех Лесли», – прорыдала Мэриголд.

«О, нет, милая. Нет никакого позора в страхе перед сценой. У нас у всех такое бывает. Когда я в первый раз попыталась прочитать стихи перед зрителями, язык прилип к нёбу, и я заплакала… да, заплакала, и моему папе пришлось