В лесах Прионежья - Ефим Григорьевич Твердов

ним распрягли коня, поставили во двор, в кормушку наложили клеверного сена, пошли чай распивать. После чая старик прохладился, потом из кармана штанин вынул резиновые игрушки, заговорил, улыбаясь:

— Это не просто игрушки, — он указал на кучку безделушек. — Это все приманки.

Он брал в руки одну игрушку за другой, нажимал, и она издавала писк. Дед приговаривал:

— Это, сват-брат, голос мышь-полевка подает, это подранок заяц-ревун, это настоящий кошачий разговор…

Вечером, как только в избах зажглись огни-светляки, Сергей Панфилович оделся, обратился ко мне:

— Ну, сват-брат, если поблизости лисьи стежки видал, то веди, попробуем новшество.

Мы взяли по ружью и вышли за околицу. Ночь была лунная, светлая. На небе горели звезды. Лес хотя и рисовался в сумеречном свете, а поля и полянки буквально искрились снежинками.

Я повел Умрихина через реку Андому в Заустеновские поля. Там было много оврагов, мелкие райки, бугорки. Накануне приезда Умрихина там я видел и лисью стежку.

Скоро мы пришли на место. Вокруг было много овражков, по краям которых рос густой черемушник. Я собрался сказать старику, что пора искать место засады, как он повернулся ко мне, тихо проговорил:

— Ты, сват-брат, оставайся у этого оврага, вон за тем кустом, — он показал рукой на ракиту. — Вот тебе пищик мыши-полевки. Нажимай не торопясь, согласуй передышки, спешка нужна только при ловле комаров. Пищи с чувством, не так громко, но и не очень чтобы очень. Приглядывайся да прислушивайся. Ежели лиса тут ходит — обязательно голос полевки проведает. Понял?

— Понял, — ответил я и собрался уходить в куст, когда старик остановил меня.

— Погляди, куда я пойду, а потом уж заседай. Это, сват-брат, надо для того, чтобы в ночи не заружиться, а то невзначай друг в друга пальнуть можем. Я пойду к опушке леса и там зайцем-подранком буду лисовина подразнивать.

Сказал и ушел. Я уселся поудобнее, некоторое время молчал, знать о себе не давал. Но скоро до моего слуха донеслось легкое повизгивание. Я понял, что этот звук идет от Умрихина. Вынул свой пищик — маленькую певчую птичку — и нажал ее. Птичка протяжно пискнула, а потом ровно заскулила. Так я через каждые две минуты нажимал птичку, а она издавала ровный, порой протяжный, а порой и крутой писк. Со стороны опушки до меня доносились звуки, похожие на вой подранка-зайца, как будто там заяц одной ногой попал в клепцы и, силясь вырваться, верещит, а сорваться не может.

Так мы просидели в снегу у овражков часа три. Лиса не появлялась, и признаков пока не было. Но вот звук от опушки леса стал доноситься явственней, чаще, чем прежде, а вскоре я услышал, как тишину ночи разорвал выстрел. Я осмотрелся вокруг, подался вперед из куста. Всюду была тишина, ни шороха, ни звука, и только серпастая луна тихим ходом оглядывала землю. Прошло минуты три, и я услышал легкое покашливание, шорох лыж и голос старика:

— Вот, сват-брат, моя правда.

Сказал это Сергей Панфилыч и к моим ногам бросил большого лисовина с длинным пушистым хвостом.

Так вот старый охотник научил меня, как перехитрить лисиц. После я много раз выходил с пищиком на лисью стежку и всегда возвращался к дому с удачей.

ЛЕСНАЯ КОРОЛЕВА

Ноябрьское солнце клонилось к западу. Не было от него ни тепла, ни света. Рыхлый снег, березник на пожне, стройный лес у просеки, да и сам воздух окрасились в багряный цвет, предупреждающий о приближении вечера. Ноги устали месить снег, плечи замозжило. Хотелось скорей на отдых, в теплую лесную избушку.

Просека, по которой мы шли, возвращаясь с лосиной охоты, была широкая, со стройными рядами елей да сосен по обеим сторонам, и казалось, что ей не будет конца. Шедший впереди меня старый егерь, Трофим Завадский, остановился и, сузив свои коричневые глаза, спросил:

— Отдыхаться бы, парень, надо, что-то ноги затосковали, от рассудка отставать стали. Как?

Он снял с плеч рюкзак, повесил ружье на сучок ели стволами вниз и уселся под корень. Потом из широких штанин вынул кисет с махоркой, свернул толстую цигарку, аппетитно затянулся табачком, что ребенок соской. Дым от табачины кольцами да коромыслом. Трофим кашляет, чихает, а курит взасос.

«Вот это куритель», — подумал я и уселся рядом с ним.

Наши спины сомкнулись, и от этого стало тепло. Оно разнежило, и мы вскоре задремали. Сквозь дрему чудилось мне, что со мной рядом стоит лось, за которым вот уже три дня, как мы с Трофимом гоняемся, а догнать не можем. И кажется мне, что лось, которого я вижу в дреме, скалит на меня зубы и, должно быть, смеется, говорит: «Полуохотничек, не убить тебе меня, проспишь!» Открыл глаза, оглянулся и прямо перед собой увидел лося. Он спустился с сопки и, важничая, прошел мимо нас прямо к озерному бережку. Могучий, темно-бурый, со светло-пепельным брюхом, он остановился на расстоянии выстрела и смело поглядел на просеку, где мы сидели.

Горбоносая голова лося с челочкой на лбу опустилась низко к земле и сразу же поднялась обратно. Ноздри у лося раздувались. Было ясно, что он принюхивался. Убедившись в безопасности, он стал медленно переставлять длинные ноги, пошел ближе ко мне. Я сидел, не смел шевельнуться. Глаза мои следили за лосем. Левая рука сжимала цевье ружья, а правая держала патрон с жаканом. Лось снова остановился. Постоял у озера, обнюхал воздух, а потом осторожно зашел на лед. Он поднял правую ногу и ею ударил об лед, будто пробуя — крепок ли? Теперь лось повернулся ко мне головой. Тупая узкая морда, толстые губы. Мне показалось, будто лось открыл рот, спросил:

— Почему не стреляешь? Я все равно тебя не боюсь.

Но я не стрелял. Не мог я выстрелить, хотя все у меня было уже подготовлено: прицел взят, спусковой крючок нащупан, руки не дрожали. Лось в это время передней ногой вторично ударил об лед, и много сильнее, чем в первый раз: звон по полесью пошел. Трофим проснулся:

— Ась? Что, парень, молвил? — спросил он меня спросонок, хотел встать.

Я цыкнул на него, за полу ватника удержал, показав стволом ружья на лося. Трофим от радости открыл рот, белые зубы показал. Он уже чувствовал запах лосиной говядины, нюхал широкими ноздрями жирные щи. А лось в это время снова прислушался, повернулся на одном месте несколько раз и, подойдя к нашему местосидению на десять шагов, остановился. Через мгновение мы увидели, как он поднялся на дыбы и сделал сильный удар по льду обоими копытами. Гулкий раскат