Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

— Народ поверил! И они помнят. Оглянись вокруг. — Шефту махнул рукой в сторону переполненного зала. — Все это — мятежники, верные царю. Более того, это вынудило Ее Высочество и Могущество пойти на притворство с регентством. Она слишком долго ждала, чтобы последовать совету Сенмута и устроить так, чтобы царевич умер от какой-нибудь «таинственной» болезни, — после чуда она не посмела. Вместо этого она призвала его обратно во дворец и сделала своим царственным пленником. Слишком поздно, клянусь Амоном! Пока она осыпает почестями того архитектора и его головорезов, она не замечает, что многие из молодых вельмож все больше беспокоятся о состоянии Империи. — Медленная улыбка скривила губы Шефту, когда он откинулся назад и потянулся за своим кубком. — Я позаботился о том, — легко добавил он, — чтобы их беспокойство росло, и чтобы они тоже помнили о том чуде.

«Бьюсь об заклад, что позаботился!» — подумала Мара. Так вот оно что — у нее почти перехватило дыхание. Это была не дворцовая интрига, а революция, в которую были вовлечены жречество, знать и простой народ, — без сомнения, и армия тоже. И все это сложное дело покоилось в ладони этого интригана рядом с ней. Она изучала его, полубоясь, полувосхищаясь, пока он пил свое вино. Хатшепсут держала Тутмоса в плену, но никто не пользовался ее доверием больше, чем сладкоречивый вельможа Шефту, самый опасный для нее человек во всем Египте. Как он этого добился? Проницательная дальновидность, терпение, обман, столь последовательный и совершенный, что это было произведением искусства. «Да, шедевр», — подумала Мара, вспоминая его воздушное пренебрежение придворным этикетом вчера, его ленивое высокомерие.

И все же был и совсем другой Шефту — та темная, одинокая фигура, которую она однажды вечером видела на фоне пламенеющего неба на борту «Жука». Внезапно она почувствовала с ним близость. При всей своей беспечности, при всем своем золоте, он вел жизнь столь же опасную, как и ее собственная. И если он подчинится тем ужасным приказам, что она должна передать ему сегодня…

Когда он поставил кубок, она отвернулась, поспешно отгоняя эту мысль. Не нужно пока думать об этих приказах. Совсем не нужно! Помни, Мара, он твой враг — и разве ты не обыграла его сегодня в его же собственной игре? Ободрись, хоть он и скрывает это лучше, он так же падок на тебя, как и Решед…

Его первые слова подтвердили ее уверенность.

— Что в тебе такого, дева, что развязывает мне язык? Клянусь бородой Птаха, я сегодня наговорил больше, чем…

— Разве ты не говоришь так с другими?

— Нет, не говорю! — в его голосе прозвучало раздражение, к ее озорному восторгу.

Она невозмутимо процитировала древнюю пословицу:

— «„Не превозносись из-за своего знания. Добрая беседа сокрыта глубже, чем драгоценный зеленый камень, и все же находят ее у рабынь за жерновами“».

— «„Молчание, — сухо ответил он ей цитатой, — ценнее, чем растение тефтеф“. Смотри, придержи свой язык. Едва ли горстка людей знает, кто я, и лучше, чтобы и не знали. О, некоторые, конечно, знают о планах — Нефер, золотых дел мастер, жрец, с которым я говорил, когда ты пришла, Ашор, несколько вельмож, Неконх…»

— И я, — напомнила Мара.

— Да, а теперь и ты. — Он наклонился вперед, его профиль был наполовину скрыт от нее плечом, и он играл одним из своих тростниковых перьев, вертя его в длинных смуглых пальцах. — Бьюсь об заклад, я еще пожалею об этом, — добавил он.

Мара прижалась к нему.

— Сашай! Ты мне не доверяешь?

Он обернулся с полуулыбкой и взглядом своих длинных глаз, от которого ее сердце забилось быстрее.

— Моя прекрасная Мара, — тихо сказал он. — Я не доверяю тебе дальше завтрашнего дня.

Она резко отстранилась, ее уверенность внезапно рассыпалась в прах.

— Да! Ты уже это говорил! Если это правда, то велика же твоя вера в богов!

— Нет, велика моя вера в твое нежелание снова воровать лепешки!

Теперь он смеялся над ней. В одно мгновение он снова скрылся за фасадом очаровательной болтовни, куда не могли проникнуть ни выпады, ни уловки. В ярости она пыталась изобразить такую же беззаботность. Как она вообще могла вообразить, что чувствует близость с этой загадкой? Он лишь выставил ее дурой. Или он действительно открыл ей свою душу в порыве искренности, а затем пожалел об этом? Одно было ясно — он хотел напомнить ей, а возможно, и себе, об их истинных отношениях. Воровство лепешек! Оборванка! Что ж. Да будет так.

К тому времени, как он заговорил снова, она уже взяла себя в руки.

— Неважно. Скажем так, ты — одна из рискованных ставок, на которые я осмелился. Пока что это лишь будоражит… А теперь скажи, как ты пробралась через те ворота сегодня?

Она пожала плечами.

— Томным взглядом и парой слезинок. Там есть молодой стражник, который думает, что я в него по уши влюблена. Красивый молодой стражник, — добавила она.

— Вот как! Как приятно для тебя. Но неужели одни лишь слезы убедили его пропустить тебя через ворота?

— Он бы с большей охотой меня поцеловал. Но я согласилась на сделку…

— О, очень хорошо! И ты будешь манить этой сделкой, как сладостью, пока парень не исполнит свое предназначение. Превосходно! Это может длиться месяцами.

— А может, и нет! — резко возразила Мара. Разговор шел не так, как ей хотелось. — Даже терпение стражника можно испытывать слишком долго, знаешь ли. Этот молод и пылок. А что, если его терпение иссякнет?

Шефту оперся локтем о стол, подпер щеку рукой и невозмутимо посмотрел на нее. Его длинные глаза были полны веселья.

— Ты что-нибудь придумаешь, — сказал он.

«Демон тебя побери!» — подумала Мара. Вслух же она отрезала:

— А может, я просто выполню условия сделки.

Наступила короткая тишина. Шефту выпрямился, отпил вина и осторожно поставил кружку.

— Только, — сказал он, — если не хочешь, чтобы я скормил его крокодилам, по кусочкам.

У Мары отвисла челюсть. Но прежде чем она успела заговорить, между ними проскользнул другой голос, мягкий и убедительный, как звук флейты.

— Любовная ссора, друг Сашай?

Это был жонглер, стоявший в проходе их закутка. У него было кривое плечо, заметила Мара, и улыбка странного обаяния на перекошенном, уродливом лице. Его блестящие шары