Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

никому не доверять, всех обманывать, ставя все на проворство собственного ума! На миг Мара затосковала по рыночной площади Менфе, где единственной ее заботой было стащить медовую лепешку.

Но лишь на миг. Она поспешила за Неконхом.

— Что это было за место? — прошептала она, когда они вышли на улицу. — Эти огромные горбатые штуки у стен?..

— Горбатые? А, это печи, где плавят золото. Мы были во внешней мастерской Нефера. Сюда, теперь в этот переулок.

Он провел ее через улицу в узкий проход между темными складами. Спотыкаясь о невидимый мусор, Мара выплюнула досадливое ругательство, а затем тихо усмехнулась.

— Эх! Как же хорошо говорить что думаешь, когда хочется! Я так долго вела себя как святоша, что скоро задохнусь от собственного жеманства и кривляния! Капитан, куда мы идем?

— В Фивы, в таверну на набережной. Так ты уже устала от своей прекрасной жизни, а?

— Не совсем. Приятно есть досыта и помыкать рабами. Но язык мой устал от поводка.

— Бьюсь об заклад, ему пришлось поработать, чтобы ты сегодня выбралась за эти стены.

— Да не так уж и сильно, — уклонилась она от ответа.

Они вышли из переулка в нагромождение низких построек, сараев и лодочных эллингов.

— Я чувствую запах реки, — пробормотала Мара, глубоко вдыхая знакомый, пьянящий запах. Мгновение спустя они свернули за угол заброшенного рыбного прилавка, и перед ней раскинулся Нил, звезды качались по всей его темной, покрытой рябью, глади.

— Мы на ту сторону, Неконх?

— Да. Там ждет лодка.

Он повел ее на юг вдоль крутого берега — ибо река опускалась все ниже, в своем годовом ритме — и направился к высокой каменной статуе, которую какой-то забытый фараон воздвиг здесь во славу свою. У подножия статуи, непочтительно привязанный к одному из гранитных пальцев, лежал рыбацкий челн. Неконх что-то проворчал в темноту рядом со статуей, и из нее вышла сгорбленная фигура, проковыляла к швартовому канату и молча указала им садиться в лодку.

— Кто это? — прошептала Мара на ухо Неконху, когда весла лодочника оттолкнули их от берега.

— Резальщик папируса по имени А'анк, слишком старый, чтобы зарабатывать свои медяки обычным способом. Можешь ему доверять. Он будет здесь каждую ночь, на случай, если понадобится.

— А он мне часто будет нужен?

— Это зависит от… Хай! Чуть не забыл предупредить. Никогда не упоминай имени нашего хозяина в таверне «Сокол». Его там знают только как Сашая.

Так Шефту носил личину даже среди своих последователей! Сашай — «Писец».

— Неужели никто, кроме нас, не знает его? — недоверчиво спросила Мара.

— Лишь немногие. Остальные считают его гонцом от какого-то большого начальника, который и есть настоящий предводитель. Он так хочет, дева. Смотри, не испорти все.

Они умолкли, когда мимо них, направляясь к запоздалой стоянке, прошла барка. Ее факелы бросали лужи расплавленного золота на черную воду, а голоса двух гребцов, сонно переругивавшихся, донеслись по ночному воздуху, когда она скользнула вниз по течению. Мгновение спустя рыбацкий челн уже качался на ее кильватере, забирая немного к югу, чтобы обойти огромный темный корпус судна, стоявшего далеко на якоре. За ним покачивались еще два, плавно колыхаясь на течении. По мере приближения челна к пристаням их становилось все больше, пока он не начал пробираться между тесно сгрудившимися со всех сторон корпусами. Наконец он со стуком причалил к трапу. Древний А'анк удерживал его, пока Неконх и Мара осторожно пробирались по его качающейся длине и взбирались по мокрым от воды перекладинам на причал.

Несколько минут спустя они уже были на улице, еще более кривой, темной и зловонной, чем любая в Менфе, с потрескавшимися стенами и мутными дверными проемами, из которых время от времени появлялась закутанная в плащ фигура, чтобы, проскользнув мимо, раствориться во мраке.

— Уж это точно Переулок Головорезов, крошка, — пробормотал Неконх, не спуская руки с кинжала. — Держи здесь ухо востро, да и клинок наготове, если доведется идти одной. А вот и мы, сюда, в эту дверь.

Он толкнул скрипучую дверь, ничем не примечательную, если не считать потрепанного от времени деревянного изваяния сокола, что качалось на перекладине над ней. Внутри оказался маленький дворик, тускло освещенный факелом в железном держателе у другой двери в дальнем конце. Они пересекли двор по грубому булыжнику, миновали одинокую чахлую дум-пальму и подошли ко входу в таверну. Неконх постучал, и дверь распахнулась.

Глава 13

Разговор в таверне

Поток шума и золотого света хлынул из-за дородной фигуры мужчины, заслонившего вход.

— Хай! Капитан, это ты! — радостно воскликнул он, отступая, чтобы пропустить Неконха и Мару. — Входите, входите! А ты кто будешь, голубушка?

— Ее зовут Голубоглазая, — буркнул Неконх, прежде чем Мара успела ответить. — Подруга нашего друга… он здесь, Ашор?

— Да-да, здесь. — Тавернщик закрыл за ними дверь, его широкое лицо расплылось в улыбке. Это был настоящий исполин, необъятный в поясе, с простодушным лицом, одетый в мятую шенти и огромные медные кольца в ушах. Он засеменил впереди, серьги подпрыгивали, а пузо плыло впереди него, через крошечный предбанник в большую квадратную комнату, задымленную от света факелов и пахнущую пивом и жареным мясом.

Вдоль стен располагались закутки, отделенные друг от друга перегородками по плечо, но открытые в общую залу с жаровней, в которой ярко пылали угли. В закутках, стоя на коленях на тростниковых циновках перед низкими столиками, сидели посетители Ашора — в основном мужчины, с редкими вкраплениями женщин и случайным бородатым чужеземцем. Они ели, пили, шумно играли в «чет-нечет» или просто тихо беседовали за чашами пива или финикового вина. Одна компания пьяно ревела, одобряя фокусы жонглера, выступавшего у их стола; за соседним два серьезных старика, один толстый, другой худой, молча и сосредоточенно играли в «собак и шакалов». На другой стороне залы танцовщица изгибалась и принимала позы под звон своего тамбурина и жалобный плач флейты слепого музыканта.

В самом центре, помешивая варево в кипящем над жаровней котле, стояла крошечная, иссохшая женщина. С ее пояса свисала металлическая петля, унизанная кольцами-монетами — медными и серебряными дебенами. Любопытное ожерелье из раковин отягощало ее узкую грудь, а глаза у нее были самые зоркие и подозрительные из всех, что Мара когда-либо видела. Не отрывая от них своей длинной ложки, она проводила взглядом новоприбывших через всю комнату.

— Моя жена, Мифтахия,