Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

— Вовсе нет, Сахуре, — легко ответил Шефту. — Мы никогда не ссоримся и не влюблены.

«Первое было ложью, — подумала Мара. — А второе?» Она все еще трепетала от удивления после его замечания о Решеде и крокодилах. Нетерпеливо взглянув на Сахуре, она обнаружила, что ее взгляд пойман и удержан парой темных, циничных глаз, глубоко старых, глубоко усталых, словно они давно уже все видели и ни в чем не нашли ценности.

— И могу ли я узнать эту очаровательную незнакомку, которую, как ты утверждаешь, не любишь? — продолжал жонглер. — Если ты говоришь правду, друг Сашай, то сердце твое, должно быть, — таинственная вещь, не более из плоти и крови, чем один из моих позолоченных шаров. Не так ли, Голубоглазая?

— Не знаю, жонглер, — пробормотала Мара. Этот Сахуре с его молодым, обволакивающим голосом и старыми-старыми глазами одновременно и привлекал, и отталкивал ее.

— Нет, зови меня не жонглером, а другом. Мое сердце — не позолоченная игрушка. — Шары взлетели золотым фонтаном над его рукой, затем возобновили свое ровное кружение, но его взгляд не отрывался от лица Мары. — Есть ли для меня приказания, господин?

— Не сегодня.

— Я в отчаянии. Если бы только был повод задержаться в свете лика этой крошки… где, ты говоришь, ты ее нашел?

— Я не говорил, — сухо ответил Шефту.

Улыбка Сахуре изогнулась под его древними глазами.

— Да, не говорил. Но она не из Фив, ибо я видел и высших, и низших, принцесс и рабынь, и кто бы мог ее забыть? Ее среди них не было. Мать-Нил принесла ее нам с другого берега, без сомнения, как она приносит дар ила, что делает Египет великим. Позволишь ли моим скромным стараниям развлечь тебя, Лик Лилии?

Шефту покачал головой.

— Ступай, Сахуре. Другие жаждут твоих талантов.

— В то время как ты жаждешь уладить ссору, которой не было, с этой Прекрасной, которая не любима… — Три шара взлетели вверх, ослепительно сверкая, и с неуловимым движением тела Сахуре ввел в игру все остальные. — В таком случае я покину тебя, Цветок Грации, хотя и не навсегда. Да пребудет твое Ка и да устремится твоя тень к свету…

Мягкий голос затих, когда он повернулся, наконец оторвав взгляд от Мары. Золотой водопад шаров внезапно превратился в треугольник, затем в узор ослепительной сложности, прежде чем снова собраться в круг. В рамке движущегося света жонглер скользнул прочь через залу.

— Матерь богов! — выдохнула Мара. — Он человек или хефт?

Шефту рассмеялся.

— Сахуре обитает в темной стране, признаю. Но в нем нет вреда. Он был мне очень полезен.

— Хочешь сказать, ты доверяешь ему свои тайны? Великий Амон, да он, по-моему, и собственное Ка предаст!

— Нет, он предан. Во всяком случае, он мало что знает — даже того, кто я. Признаю, он изо всех сил пытается выяснить. Это просто любопытство.

— Возможно, — пробормотала Мара. Она нахмурилась. Этот разговор о преданности и предательстве заставил ее вспомнить о многом, что она забыла и предпочла бы забыть и дальше.

Она вертела свой кубок, наблюдая за игрой золотых шаров на другой стороне залы. Почему жонглер так старался выяснить, откуда она и кто она? Уже в своих поэтических бреднях о Матери-Ниле он, весьма проницательно, пришел к одному ответу. И его циничные глаза не отрывались от нее. В следующий раз, когда они встретятся, он ее узнает, это уж точно. Где это будет? Может, в присутствии вельможи Нахереха?

Она вздрогнула и отпила вина, пытаясь отбросить эту мысль как невозможную. Но мысли ее теперь были беспокойны, возвращаясь к тому посланию, которое она еще должна была передать. Здесь было тепло и приятно, пахло добрым мясом, а свет факелов заливал комнату дымчатым золотом. Но снаружи ночь убывала. Еще предстояло пересечь реку, найти дорогу через темные переулки и безмолвные улицы, осторожно постучать в ворота Решеда…

Она поставила кубок и тихо произнесла:

— Уже поздно, Сашай. Мне пора. И перед этим…

— Перед этим ты должна сказать мне то, что я должен знать. Да, пришло время, дева. Но не здесь, — добавил он, взглянув на троицу ливийских торговцев, шумно занимавших соседний закуток. — Пойдем.

Он поднялся и помог ей встать. Взяв плащ, она последовала за ним через залу. «Мы ведь враги, — напомнила она себе. — Мне все равно, что с ним случится…»

Неконх встал, когда они проходили мимо, отделился от своих спутников и направился к двери. В остальном на них не обратили внимания. Два старика расставляли доску для новой партии в «собак и шакалов», Ашор спешил к столу жреца с дымящимся блюдом, танцовщица протягивала свой тамбурин компании веселых ремесленников в углу. Когда они поравнялись с жаровней, где жена тавернщика накладывала еще мяса, Шефту остановился и тихо сказал:

— Мифтахия.

Она выпрямилась. Шефту протянул ей несколько дебенов, как любой другой, кто платит за вино.

— Эта дева — одна из нас, — пробормотал он. — Она может приходить и уходить отсюда в любое время.

Глаза старухи переместились на Мару. Она неохотно кивнула, затем нанизала монеты на свое денежное кольцо и снова повернулась к огню. В следующее мгновение Шефту уже держал для нее открытой наружную дверь таверны.

Взошла луна, блеклый серп в огромном темном небе, и ночь стала прохладной. Мара закуталась в плащ, следуя за Шефту в самый темный угол двора. Там, у ворот, виднелась смутная громада, должно быть, Неконх.

— А теперь говори. — Шефту понизил голос почти до шепота. — Мой фараон здоров?

— Да.

— Ты передала ему мое послание?

— Да, передала.

— Ну, продолжай. Что он сказал?

Она встрепенулась, пытаясь стряхнуть с себя гнетущее чувство.

— Он, казалось, был в восторге. Сказал, что ты, должно быть, сам Великий Маг.

Она почувствовала глубокое удовлетворение Шефту.

— Боги были со мной в том деле. И с тех пор я не сидел сложа руки. Когда увидишь его в следующий раз, скажи, что двое сомневающихся — тот, что с опахалом, и тот, что с пером, — вошли в наш дом. Ты поняла?

— Тот, что с опахалом, и тот, что с пером, — машинально повторила Мара.