Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

концы вожжей и делая вид, что правлю. А когда я научился, именно он меня и учил. Я и сейчас его вижу: подпрыгивает рядом со мной, хватается за парик и кричит: «Левее! Правее!»

Шефту рассмеялся в голос, и Мара улыбнулась, очарованная этим проблеском детства, столь непохожего на ее собственное.

— А тебе никогда не было страшно? — спросила она.

— Мне — нет, но бьюсь об заклад, Ашор иногда пугался. Мы пару раз опрокинулись, прежде чем я понял, что делаю. Один раз я сломал руку, остался дома и не пошел в школу, а Мифтахия меня выхаживала.

— В школу… — повторила Мара. Видения полок, заставленных свитками, пронеслись в ее голове. — Ты читал древние писания? Старые предания, стихи? Какой была твоя школа?

Он бросил на нее странный взгляд.

— Не такой, как другие школы, Голубоглазая. Боюсь, я больше изучал политику, чем поэзию. — Он помедлил, играя с амулетом на запястье, а затем продолжил: — Я воспитывался в дворцовых детских покоях вместе с несколькими другими сыновьями вельмож. Именно там я и встретил своего… друга.

— Так рано? — воскликнула Мара. Она полагала, что Шефту и царь встретились при дворе, будучи уже почти взрослыми юношами.

— Да, мне было всего девять или десять, когда я впервые его увидел. Он был старше, конечно. Но он, кажется, проникся ко мне симпатией. А я — я его боготворил. Он был… ну, ты сама видела, какой он.

— Да, видела! — Мара подумала о человеке, похожем на льва в клетке, которого она встретила вчера, — беспокойном, блистательном, переменчивом, — и попыталась представить его царевичем. — Царица и тогда держала вокруг него стражу и шпионов?

Шефту кивнул, вертя в руках свой кубок с вином.

— Она всегда его боялась. — Он помедлил, словно раздумывая, продолжать ли, а затем добавил: — Она изо всех сил пыталась сделать из него жреца, как ты, полагаю, знаешь.

— Жреца!

Он рассмеялся.

— Храм Амона — превосходное место, крошка, чтобы хоронить излишки царской крови. Трудно сказать, сколько младших сыновей фараонов провели свою жизнь, завязывая подношения и воскуряя благовония, вместо того чтобы создавать неудобства при дворе. Однако в этом случае…

Наступила крошечная пауза. Он прикрыл ее своей самой обаятельной улыбкой и потянулся за кувшином с вином.

— Позволь наполнить твой кубок, Голубоглазая, и позвать танцовщицу. Боюсь, я тебя утомил.

«Ты боишься, что сказал слишком много», — подумала Мара, гадая, как выведать остаток истории, не показавшись слишком любопытной. Ее любопытство было полностью разбужено. Все указывало на то, что это рассказ, не предназначенный для ее ушей, а потому она твердо намеревалась его услышать.

— Это танцовщица меня утомит, Сашай, но, признаюсь, твоя история меня озадачила. Наш друг сейчас определенно не жрец.

— Нет, не жрец, — невозмутимо согласился Шефту.

— Странно, — пробормотала Мара. — Стать жрецом нетрудно, а вот перестать им быть — очень трудно. По правде говоря, я не знаю ни одного способа, если только человек не опорочит свои обеты каким-либо образом…

— Никакого позора не было!

Мара подняла брови и выжидательно посмотрела. В глазах Шефту мелькнула ироничная усмешка, но в остальном он никак не показал, что его ловко поймали в сети. С такой готовностью, словно это была его собственная идея, он объяснил:

— Его освободило чудо, крошка. Священное чудо, явно дело рук самого Амона.

Так вот оно что! В памяти Мары всплыли воспоминания. Несколько лет назад на рыночной площади Менфе ходили шепотки о чуде. Она помнила группки людей, собравшихся вокруг фиванских моряков и торговцев, и себя, оборванную девчонку, протискивающуюся между их ног, чтобы услышать рассказ. Она его услышала, конечно, и заметила, что с каждым пересказом он становился все более диковинным. Полублагоговея, полунедоверчиво, она в конце концов отмахнулась от всего этого, как от дела, менее важного, чем ее пустой желудок.

— Ах да, чудо, — пробормотала она теперь. — Слухи о нем дошли даже до Менфе.

— Дивны пути богов, — благочестиво произнес Шефту.

Мара улыбнулась. Она начинала понимать, и то, что она понимала, приводило ее в восторг.

— Должно быть, это была воистину чудесная вещь, — согласилась она. — Это случилось во время великого празднества, не так ли? Прямо под носом у царицы, на глазах у всего народа. Великое золотое изваяние Амона пронесли по улицам, а затем обратно в храм на плечах жрецов, пока благовония поднимались облаками, а народ ликовал…

Шефту с большим интересом разглядывал свой кубок.

— …и тогда, когда изваяние бога приблизилось к своему святилищу, смотри! оно свернуло в сторону, остановилось перед юным царевичем и ввело его за завесу в самое Святая Святых. Говорят, он вышел оттуда, словно околдованный, едва держась на ногах, чтобы поведать, что Амон назвал его фараоном… Так все было, Сашай?

— Да, — торжественно ответил он. — Пути Амона таинственны.

Наступила короткая пауза.

— И весьма удобны, — добавила Мара.

Шефту поставил свой кубок и повернулся к ней. Его глаза были полны смеха.

— Неужели ты скептична, крошка? Конечно же, нет! Это было прекрасное чудо, и потребовалось лишь немного помощи от жрецов, которые несли изваяние.

«Я так и думала! — сказала себе Мара. — И все же ты не сказал мне ничего, о чем я бы уже не догадалась. Клянусь Пером, ты не уйдешь от сети вечно, моя хитрая рыбка!»

— Так значит, в конце концов, — нарочито произнесла она, — твой Сын Солнца — не более чем ловкий политик.

Эффект был мгновенным. Улыбка Шефту исчезла без следа.

— Следи за языком, девчонка! Он не политик, а завоеватель, достойный править Египтом и всем миром!

— Но если он полагается на простые уловки…

— Слушай, моя милая скептичка. — Шефту наклонился к ней, его глаза горели, голос был низким и быстрым. Вот оно, наконец; он забыл об осторожности. Мара напряглась, чтобы не пропустить ни слова. — Думаешь, царевич бездельничал все эти годы в храме? Он провел их, превращая все жречество в свое оружие. Они готовы восстать — сегодня, завтра, — им нужен лишь сигнал. Что до чуда, то оно не возвело его на трон, но он на это и не рассчитывал. Хепусонбе, верховный жрец, — орудие Хатшепсут, и, кроме того, чтобы сдвинуть эту женщину, нужно нечто большее, чем чудо! Тем не менее, наша «уловка» далеко не была напрасной!

—