Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

когда они снова рванулись вперед. Так вот кто ее хозяин — вельможа Нахерех! Родной брат Сенмута-Зодчего, того самого, с улыбкой, прорезавшей на лице глубокие борозды, и алчными глазами, того, кто стоял ближе всех к Хатшепсут и ее трону.

Теперь было легко понять, откуда взялось то мимолетное сходство, что она заметила в лице своего хозяина. Это был не каменный бог-демон, а вельможа Сенмут, чей нос и брови образовывали тот же резкий изгиб. Во имя Амона, в какое же осиное гнездо она угодила в тот день в Менфе? Шефту, царица, царь, а теперь еще и два демона вместо одного, с которыми нужно плести интриги, лгать и жить в страхе, — проще было бы оставаться рабыней и до конца своих дней гладить шенти. В этот миг ее будущее казалось далеко не таким приятным и определенным, как этим утром. А завтрашняя ночь снова маячила перед глазами. Да соблаговолит Амон сделать того часового падким на синие глаза!

По крайней мере, размышляла Мара, наконец-то поднимаясь по лестнице в желанное уединение своей комнаты, жизнь больше не рисковала стать однообразной.

* * *

Часть четвертая

Таверна

* * *

Глава 12

Часовой у ворот

Настала следующая ночь. Солнце уже три часа как скрылось за холмами позади храма Хатшепсут, а поздняя луна еще не взошла. Дворцовая дорога, известная как Дорога Баранов, была окутана тьмой. У высоких бронзовых ворот в ее конце чадил и дымил факел в своем держателе, проливая оранжевый свет на часового, который, зевая, лениво стоял под ним.

Мара, укрывшись в тени ворот, ведущих во Двор Ткачей, уже несколько мгновений наблюдала за ним. Это был тот самый, что ухмылялся ей прошлой ночью, когда она проходила мимо с Инанни. Пока что все шло хорошо. Но не изменилось ли его настроение? Может, сегодня он будет угрюм, если проиграл в кости конюхам или получил нагоняй от своего капитана за какую-нибудь оплошность.

Что ж, это был риск, на который она должна была пойти. Еще раз оглянувшись, чтобы убедиться, что Двор Ткачей так же пуст, как и дорога, она закуталась в плащ, прикрыв им пол-лица, и начала тихо всхлипывать.

Через мгновение стражник услышал этот звук; она различила слабое бряцание его меча, когда он выпрямился, и стала молить Амона, чтобы он не оказался из тех, кто сразу кричит «Стой!». Нет, поверх края плаща она увидела, как он хмуро вглядывается во мрак, затем берет ручной факел и подносит его к пламени большого. Когда он зашагал по дороге, высоко подняв свет, она зарыдала громче, прислонившись к воротам, словно забыв обо всем на свете. Мгновение спустя факел ударил ей прямо в лицо.

Она ахнула и широко раскрыла глаза, позволив плащу упасть, будто случайно. К ее удовлетворению, хмурое лицо по ту сторону факела расплылось в удивленной ухмылке.

— Ну, клянусь Ка моей матери, да это же малышка Голубоглазка! Почему ты плачешь? Вчера вечером ты улыбалась. А? Ведь улыбалась же?

— Я… я не знаю… капитан.

— Да, улыбалась, и мне! Ну, что стряслось?

— Ничего…

— Тогда вытри слезы! — Он взял край ее плаща и с мужским снисходительным добродушием промокнул им ее глаза. Она позволила себе храбрую слабую улыбку. — Вот, так-то лучше! — сказал он ей. — Ты слишком хороша, чтобы грустить.

— Вы очень добры, капитан, — пробормотала она, изо всех сил стараясь застенчиво покраснеть.

Часовой и впрямь слегка покраснел.

— Ну что ты, дева, какой я капитан. Всего лишь второй стражник у ворот, которыми фараон никогда не пользуется.

— И такого, как вы, держат всего лишь вторым стражником?

— Да, держат. Слишком молод для хорошей службы, твердят они мне! Демоны! Бьюсь об заклад, я владею мечом не хуже тех мумий у Главных ворот!

«Идеально, — подумала Мара. — Молод, наивен, скучает на посту и горд своими мускулами».

— Клянусь, так и есть! — с восхищением сказала она. — Право же, с вами поступают несправедливо. Молодость лишь придает силы руке и красоты обличью. Несомненно, они завидуют, капи… э-э…

— Решед. Сын каменотеса Сетека.

— Решед, — тихо произнесла Мара. Она взглянула на него снизу вверх широко раскрытыми глазами, а затем опустила ресницы к щекам.

Он громко сглотнул, придвинувшись к ней немного ближе.

— Амон! Ты живешь в Золотом Доме, Голубоглазка? Я никогда не видел тебя до вчерашнего дня. Клянусь моим Ка, ты такая хорошенькая!

— Твои речи сладки, как мед, стражник. Эх, да что толку быть хорошенькой, когда на сердце тоска! О, Гебу, мой бедный Гебу!

Она отвернулась, снова всхлипывая, и положила руку ладонью на макушку в позе скорбящей. Как она и надеялась, он погасил яркий факел из уважения к ее горю, а затем подошел еще ближе.

— Ну же, что с тобой, крошка? Кто этот Гебу?

— Увы, это мой брат, он один и болен до смерти там, в городе, а я должна оставаться здесь, за этими стенами. Он — все, что у меня есть на свете, а я не могу даже пойти ухаживать за ним!

— Эх, бедная девица! Кто же держит тебя в плену?

— Я служу сирийской принцессе и должна быть рядом с ней. Но она спит как убитая, ночью я ей совсем не нужна. Я могла бы ходить к Гебу каждую ночь, если бы только… если бы только…

Ее рыдания возобновились с новой силой.

— Если бы только что? — пробормотал Решед. Он похлопал ее по плечу; его рука несмело, как бы невзначай, легла ей на плечи. Продолжая плакать, она так же невзначай высвободилась.

— Если бы только я могла пройти через эти ворота, тайно, чтобы никто не знал и не нес ответственности, даже если бы стражник отвернулся… — Теперь уже она придвинулась к нему, положив руку ему на предплечье. — Я думала о вас, признаюсь. Когда вы улыбнулись мне прошлой ночью, вы показались таким… таким добрым… — Ее голос придал этому слову особый смысл. — Но, конечно, я ошиблась, я надеялась на слишком многое. Вы никогда не пропустите меня через ворота, даже отвернувшись, ваш капитан рассердится и, возможно, накажет вас…

Она отвернулась, но он притянул ее обратно, и его рука уже не была такой несмелой.

— Кто боится капитана? Только не я, красавица!

— Вы