Властелин Атласа - Колин Фалконер

— Му принес мне сегодня утром тревожные новости. Похоже, он не внял нашим увещеваниям не возвращаться в гарем.

— Ты серьезно? После того, что мы ему сказали в прошлый раз?

— Он неисправим. Это у него от отца.

— Ты не его отец. Это не смешно, Гарри. Неужели он не понимает, что с ним сделают, если его снова там поймают?

— Не волнуйся, я с ним серьезно поговорил. И все же то, что он, по его словам, видел, тревожит.

— Амастан?

— Нет, Здан.

— А что с ним?

— Говорит, видел, как тот вошел в гарем через малоиспользуемую дверь. Клянется, что это правда.

— Если рабы его увидят, Здан лишится головы.

— Он говорит, что его впустил сам главный евнух.

— Это опасно знать.

— Почти так же опасно, как не знать этого.

Гарри кивнул.

— Верно. Рано или поздно Амастан узнает.

— И тогда голова полетит с плеч Здана. Если только он не хочет драки и не готовится стать следующим каидом.

— Как думаешь, что нам делать?

— Ничего, кроме как постараться не нажить врагов ни в одном из них. Если мы хотим снова увидеть Англию.

— Я приму твой совет, но, Джордж, должен тебе сказать, я уже оставил надежду когда-либо снова увидеть старую добрую Англию. Когда-либо.

В Лондоне смена времен года означала лишь то, что можно было пить на скамейках на улице, а не ютиться в кабаке подальше от двери и сквозняков.

Но здесь, с приходом весны, преобразился весь пейзаж.

Снег исчез, и белая пустыня вокруг касбы превратилась в зеленые пастбища и поля, а по оросительным каналам потекла яркая холодная талая вода.

Через несколько недель, как только падальщики обглодали кости, женщины и молодые девушки начали спускаться в лес с мулами и вьючными лошадьми и возвращаться со свежей водой из колодцев или с вязанками сухих веток. Пастушата в полосатых джеллабах гнали свои стада коз и овец в предгорья в поисках свежего корма. Из-под талого снега показались валуны и скалы, а рядом — изогнутый рог козла, теперь уже обглоданный шакалами и воронами.

На деревьях и в расщелинах скал появились пятна цвета — распустились первые почки.

Это стало любимым временем дня для Гарри: слушать, как муэдзин с минарета в городе призывает горожан к молитве, наблюдать, как ласточки кружат и выписывают дуги между стенами касбы.

Он даже начал чувствовать себя в ладу с самим собой. С тех пор как они покинули Танжер, не было ни капли крепкого спиртного, и его глаза никогда не были такими ясными. Руки по утрам не дрожали. Он был почти в такой же форме, как во времена службы в армии.

Начались дожди. Гарри стоял на террасе, наблюдая за людьми на спускающихся улочках под касбой: дети с облезлыми бритыми головами, женщины с лицами, раскрашенными хной, мужчины в овчинах, с длинными кинжалами за поясом. Ему казалось, будто он спустился в какой-то подземный мир, куда не могли попасть другие смертные, но его золотое руно, его две тысячи фунтов, были так же далеки, как и прежде.

Он представлял, как вернется домой с двумя тысячами фунтов, откроет, может быть, свое дело, станет богаче отца, брата, докажет всем, что они в нем ошибались. Люси будет умолять его принять ее обратно, ее отец пожмет ему руку и скажет, что недооценил его. Даже папа придет с протянутой рукой: «Я так ошибался в тебе, мальчик. Я все исправлю».

Просто фантазия, конечно. Он полагал, что никогда больше не увидит никого из них.

И уж точно он не увидит обещанных ему денег.

Он достал трубку из полой кости, которую дал ему Здан, и набил ее густым черным табаком, который курили эти берберы. Его мысли перенеслись от воображаемого будущего к воображаемому прошлому, он думал о том, какой могла бы быть его жизнь, если бы он женился на Люси, если бы ее отец не встал на пути, если бы она сама не позволила ему. Он полагал, что именно это и ранило: не то, что генерал не считал его достойным ее, а то, что она с ним согласилась.

«Ты никогда не будешь достаточно хорош, — подумал он. — Что бы ты ни делал».

Он позволил своим мыслям унести его, представляя их вместе, может, в Греции или в Швейцарии. Когда-то он думал, что она — его судьба, что их свела сама участь. Мысли кружились в его голове, фантазии о том, какой могла бы быть его жизнь в прошлом, какой она может стать в будущем. Но вот она, его холодная реальность.

Он был пьяницей и игроком, и у него ничего не было.

Где-то внизу в долине залаяла собака, и в медине зажглись огни — разгорелись первые костры для приготовления пищи. Аист уселся в свое гнездо на крыше мирдора каида.

На самой вершине орлиного гнезда он увидел силуэт человека на фоне свечи.

Амастан.

Властелин Атласа устроился на подушках. Был поздний вечер, и его не должны были беспокоить. Он сидел у открытого окна, мошки плясали вокруг света, и слушал кашель шакала где-то высоко в горах.

Он развязал шнурки на мешочке и достал пергамент. У автора письма был прекрасный почерк. Казалось жаль, что его конечной судьбой был огонь.

Он прочел:

«Одиночество было моим выбором. И твоим тоже.

Я живу в этом теле, что дал мне Бог, зная, что никогда не будет надежды на истинное счастье любого рода. Мое желание останется со мной в уединении, и однажды умрет со мной, так и не родившись.

Меня можно было спасти. Это было в твоей власти. Но твой выбор - чужая воля против своей собственной. Твой выбор - чужая судьба но не свое собственное сердце.

Теперь мне придется жить с этим выбором, день за днем.

Скажи мне, что это того стоило. Лишь одно твое слово прекратит мою боль».

Он дрожащими пальцами поднес письмо к свече и дал ему упасть пеплом. Он сдул пепел на ветер, и тот растворился в темноте.

Он не спеша составлял свой ответ. Луна почти скрылась за горой, когда он закончил, но он написал всего несколько строк.

«Твое последнее письмо сильно встревожило меня.

Ты не имеешь права судить меня.

Да, одиночество было и