Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона - Владимир Виленович Шигин

том, что Наполеон решил подкупить митрополита, пообещав ему через генерала пост патриарха Далмации. Зная авторитет Негоша, Лористон намеревался переманить его на свою сторону, чтобы митрополит помог при дальнейшем захвате Герцеговины и Албании. При этом в канцелярии Лористона имелось и письмо Наполеона, где тот приказывал, по занятии Катторо, немедленно арестовать воинственного митрополита. Об этом письме Негош, разумеется, не знал, но и на посулы французов не поддался, выпроводив переговорщиков достаточно неласково. Не ограничившись этим, митрополит снесся с скутарским, требинским и албанским пашами, предупредив их о намерениях французов.

Во время последних боев французам удалось захватить в плен двух раненых черногорцев. Их, как диковинку, генерал хотел отправить в Париж. Но из этого ничего не получилось. Один из пленников, едва придя в сознание, сразу же разбил себе голову о стену. А второй, которому не дали этого сделать, и связали, уморил себя голодом. Французам было не понять, что у черногорцев плененные почитаются мертвыми и обратно их никто не ждет. Случай с самоубийством пленных произвел большое впечатление на солдат Лористона. Теперь во французском лагере множились самые невероятные и страшные истории о свирепости черногорцев, что оптимизма не прибавляло.

Вел Лористон лихорадочные переговоры и с турецким пашой в Требине, с агой в Герцеговине и с визирем Боснии. Но предупрежденные Негошом, те вели себя чрезвычайно осторожно. Авторитет русского главнокомандующего и черногорского митрополита был столь велик, что никто не пожелал идти с французами на какие-либо соглашения.

– Мы не будем торопиться и посмотрим, чем кончится ваш спор с адмиралом! – заявили все правители.

Пользуясь возможностью, Сенявин сразу же произвел обмен пленными. Французы вернули гардемарина Яминского и два десятка солдат и егерей. Когда Миша Яминский прибыл на линейный корабль «Уриил», там изумились, ибо мальчишка-гардемарин был напрочь седой. Когда же Яминский начал рассказывать о своих злоключениях в плену, то гневу слушателей не было предела. Дело в том, что, взяв в плен гардемарина, французы сразу же ободрали его до нижнего белья, а самого сбросили с высокой скалы – любопытствовали: уцелеет или нет? Гардемарин, однако, уцелел. Затем несколько раз, перепившись, водили на расстрел. Веселясь, на спор палили в живую мишень, но пули, к счастью, летели мимо. После этого Миша Яминский был брошен в тюрьму, где и пребывал с солдатами на хлебе и воде. Лечили и перевязывали себя сами, как кто умел. Те, кто имел несчастье попасть в плен тяжело раненным, шансов остаться жить не имел никаких. Не кривя душой, гардемарин рассказал, что если бы перемирие не было заключено еще какой-то месяц, то менять было бы уже некого.

– Мы еще понимаем, когда над пленными глумятся дикие турки, но ведь французы считают себя самой передовой нацией? Как же идеи Вольтера и Дидро? – удивлялись одни.

– Если и был Дидро, то нынче весь вышел, теперича у них Бонапарт по колено в крови ходящий! – ничуть не удивлялись вторые.

В кают-компанию корабля зашли пленные французские офицеры, которые, по указанию Сенявина, столовались наравне со всеми и во всем имели полную свободу. Французы сегодня отъезжали и пришли попрощаться. Увидев Яминского, со стыдом отводили взоры.

– У нас тоже есть разные люди! – говорили, оправдываясь. – Простите нас!

– Бог простит! – отвечали наши. – Езжайте и помните, что честь нации определяется не свирепостью к слабому, а снисхождением к беззащитному!

Руки на прощание уезжающим не подал никто.

* * *

По возвращении вице-адмирала в Катторо австрийцы, прознав что-то о предмете его переговоров с Лористоном, попытались было объясниться, но Сенявин видеть их не пожелал вовсе:

– Надоели хуже горькой редьки! Пусть объясняются с Санковским!

Но статский советник от дипломатии тоже выяснять отношения с союзниками не захотел. Он попросту сказался больным и закрыл свой дом на все засовы.

Пользуясь передышкой, офицеры и матросы увольнялись на берег, где предавались скромным радостям отдохновения. Из воспоминаний мичмана корабля «Уриил» Григория Мельникова: «Сего 11 числа по утру, получа позволение, как от своего командира, так и от вице-адмирала Сенявина, отправился по собственно своей надобности в город Катторо вместе с некоторыми офицерами фрегата „Венус“ и, пробыв там до вечера следующего числа, возвратился на корабль».

Причиной увольнения была свадьба друга и однокашника Володи Броневского, мичмана Сипягина с «Уриила». Захваченные к этому времени призы были, в сопровождении корабля «Ярославль», отправлены на Корфу. Одним из них после починки и переоборудования, предстояло стать вспомогательными судами российского флота, другим быть проданным местным купцам и мореходам.

Чтобы не оставлять без внимания французов и австрийцев в крейсерство вдоль далматинского берега были направлены отряды контр-адмирала Сорокина и капитана 1-го ранга Белли: «Параскевия», «Азия», «Уриил», «Венус» и мелкие суда и корсары. Блокада побережья продолжалась.

Из хроники крейсерства: «Явился на наше гребное судно, ходившее на рагузинский берег за провизиею, бывший до сего времени на австрийской службе российский солдат Курского мушкетерского полка Гаврило Яковлев, который, по словам его, во время бывшей пред сим французской войны попался к австрийцам, где и принужден был вступить в их службу. Но, не имев желания быть в оной и притом, воспользуясь оказиею, уйти на русские суда, отлучился от своей команды и сначала скрываясь на острове Каламота, а потом уже переплыл на берег и между тем он сказывал, что в упомянутом отряде австрийских войск, находящихся на острове Каламото, еще есть до 50 русских солдат, которые точно таким же образом, как и он, достались австрийцам и удерживаются ими. Сей солдат, согласно его желанием и повелением начальства принят был на корабль „Уриил“ в то же звание».

Тем временем произошла серьезная рокировка и во французском стане. Недовольный медлительностью и нерешительностью Лористона, Наполеон заменил его на более энергичного генерала Мармона. Последний был любимым адъютантом Наполеона еще в Египетском походе, а потому император считал Мармона бесконечно преданным себе. Увы, придет время, и маршал Мармон в самый сложный момент предаст своего благодетеля, сдав Париж союзникам. Однако пока до этого предательства еще долгих девять лет, и Мармон пользуется полным доверием Наполеона.

– Этот Сенявин упрям, что черт, и никак не хочет отдавать Катторо! – вводил в курс дела своего преемника Лористон.

– Эти скифы всегда упрямы! – ухмыльнулся Мармон. – Но вся их азиатская хитрость на виду, а от упрямства излечивают картечью!

– Увы, милый Огюст, не все так просто, – вздохнул Лористон. – Впрочем, ситуация теперь в твоих руках, так что желаю удачи!

Свое вступление в должность генерал ознаменовал новым наступлением. Получив большие подкрепления и доведя силы своей армии до двадцати пяти тысяч, Мармон напал на черногорцев. Однако застать воинственных горцев врасплох ему не удалось. Горцы успешно отразили все атаки, а затем отошли в полном порядке