Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

— Крошка, я сделаю все возможное. — Он мягко подвел ее обратно к табурету. — А теперь посиди здесь и позволь золотым рыбкам немного полюбоваться тобой. Дай мне примерно сто счетов. Прощай.

Он скользнул за край увитой лианами стены и исчез. Мара слышала его шаги по гравийной дорожке, спокойные и неторопливые. Она не поднимала глаз, сосредоточив внимание на толстых красных золотых рыбках, лениво плавающих между стеблями лотоса в глубине пруда. Нельзя было думать о том, куда он идет, что он должен сделать, прежде чем она увидит его снова, если вообще увидит.

К тому времени, как она трижды пересчитала золотых рыбок, сад уже некоторое время был пуст. Она поднялась, вышла в яркий свет дня и медленно пошла через сад к дворцу.

* * *

Часть пятая

Кольцо

* * *

Глава 16

Ставка

Слуги накрывали столы в отделанной желтыми панелями столовой покоев принцессы, когда Инанни вернулась со своего таинственного «поручения», и к тому времени Мара уже долго и с беспокойством размышляла о ее отсутствии. Что она на самом деле знала об Инанни, кроме того, что та тоскует по дому и несчастна? Очень мало, иначе внезапное исчезновение принцессы сегодня днем не застало бы ее так врасплох. Мара не любила сюрпризов. Настал момент, размышляла она, поговорить с Инанни наедине.

Поэтому, как только трапеза закончилась и сирийские женщины, все еще облизывая мед с пухлых пальцев, разошлись по большой гостиной, чтобы поболтать или заняться рукоделием, Мара пригласила принцессу полюбоваться закатом с павильона на крыше.

Несколько минут спустя они уже выходили на продуваемую ветерком лоджию. Над ними небо пылало закатом, волоча за собой алые знамена облаков и окрашивая в розовый цвет мириады белых стен и зданий города, раскинувшегося внизу. Даже Нил казался огненной рекой, зажатой между берегами неестественно яркой зелени.

— Красиво! — воскликнула Инанни, когда они стояли у балюстрады, глядя на все это. Но в ее голосе была нотка тревоги, и она вскоре отступила к кушетке под частичной тенью одного из расписных навесов. Мара, привыкшая к буйной красоте Египта, задержалась на мгновение, чтобы насладиться ею.

— Очень отличается, — тихо сказала она, — от закатов в Ханаане, полагаю?

— Да, там все кажется мягче, и холмы вздымаются, скрывая часть неба, так что оно не кажется таким огромным и огненным, и не чувствуешь себя такой маленькой… Мара, возможно, не стоит говорить о Ханаане.

— Хорошо, — твердо сказала Мара, оборачиваясь к ней. — Тогда давай поговорим о другом. Моя принцесса, почему ты оставила меня сегодня в саду?

— Но ведь я… у меня было поручение… — Огромные темные глаза Инанни встретились с глазами Мары, и их выражение изменилось. — Да будет так, — тихо сказала она. — Это из-за того, о чем я тебе говорила, Мара. Тот молодой человек не хотел говорить со мной, и я с ним тоже. Он искал тебя.

Помолчав, Мара отошла от балюстрады и села на другой конец кушетки.

— Как давно ты это знаешь?

— С того дня, как впервые увидела его в саду лотосов. Мара… я знаю и другое. Я знаю, что неинтересна царю и никогда не буду интересна, и когда я на приеме у него, он говорит не о том, о чем, по твоим словам, он говорит. Здесь какая-то большая беда, и я каким-то образом стала ее частью. Прости, я даже не собиралась тебе об этом говорить, но сегодня я вдруг… мне показалось слишком обременительно снова через это проходить. Хотя мне не следовало об этом говорить.

— Почему нет? Почему ты не сказала мне давно?

— Ну… я… я чувствовала, что тебе будет легче, если я притворюсь, будто ничего не знаю, чтобы ты не беспокоилась об этой части. Но боюсь, я очень плохо умею притворяться. Прости, если я теперь все испортила…

Мара сидела молча, с удивлением изучая пухлое, встревоженное лицо перед собой.

— Это ты должна простить меня, моя принцесса, — сказала она наконец. — Ты показала мне, какой умной я была! — Она встала и снова подошла к балюстраде, но на этот раз не видела ни алого неба, ни тысячи крыш Фив. Инанни пожалела ее — ее. Это было странное ощущение, совершенно новое в ее опыте и сбивающее с толку. Она с некоторым удивлением подумала, не собирается ли она заплакать, а затем решила, что по праву должна смеяться, громко — смеяться над собой. Она повернулась к Инанни и вдруг поняла, что хочет рассказать ей все, вывалить всю историю и молить о понимании. Хоть раз убрать заслонки и впустить другого человека…

— Ты… хочешь услышать остальное? — услышала она свой тихий голос.

— Если ты хочешь рассказать, Мара.

— Хочу, но это безумие. Они убьют меня, если узнают.

Щеки Инанни побледнели, но она тихо произнесла:

— От меня они никогда не узнают, Мара.

— Это никого не волновало бы, кроме меня самой, — с горечью сказала Мара. — Я всего лишь рабыня. Все мои прекрасные одежды и манеры — чужое добро. Не прошло и четырех недель, как я крахмалила шенти и воровала хлеб у мальчишек-пекарей в Менфе. — Мара вернулась к кушетке, вызывающе сбросила сандалии и поджала под себя ноги. — И получала за это порку, как всегда. Для меня все началось в тот день. Незнакомец в белом плаще вошел во двор моего хозяина…

Стоило начать, и стало легко. Она говорила быстро, хоть и тихим голосом, объясняя свою продажу, поразительную встречу с хозяином после, знакомство с Шефту на «Жуке» и все, что произошло с тех пор. Темные глаза Инанни округлялись от удивления, волнения и тревоги, пока она слушала. За ними, над Фивами, дикие алые знамена на небе поблекли до мутно-розовых, и Восток потемнел, но ни одна из них этого не заметила.

— Так это… революция! — прошептала наконец Инанни.

— Да. И вот я, запутавшаяся в обеих ее сторонах! Сначала все казалось простым — мне нужно было лишь назвать имя Шефту своему хозяину, и он осыпал бы меня золотом, дал бы мне свободу. Но теперь… — Мара помедлила, затем неохотно добавила: — Конечно, сейчас ничего не изменилось. Я все еще могу его назвать.

— Но теперь ты