Французская тропа - Вальдемар Лысяк

интерьер, великолепные плиточные полы и Стеллы церковных хоров были разграблены и проданы, ризницу превратили в кухню. Нефы и часовни были разделены на три этажа с помещениями для осужденных, число которых в 1793-1863 году превышало 40 тысяч. Мон-Сен-Мишель опустился до роли галер, после чего начал превращаться в развалину.

Пожар 1834 года обратил внимание Франции на необходимость спасения Чуда. Тогда были проведены мелкие реставраторские работы, но только Наполеон III в 1863 году ликвидировал тюрьму и дал архитекторам возможность восстановить средневековые конструкции. Были ликвидированы позорящие тюремные камеры, после чего началась реставрация, только монахи уже не вернулись в запятнанное кровью и людскими муками святилище.

С 1874 года, Мон-Сен-Мишель является национальным памятником и целью паломничества, в основном – светских людей, ведь правильно считается, что быть во Франции и не видеть Чуда, это так же, будто в ней вообще не был.

К основанию скалы подъезжаешь по не затапливаемой дамбе длиной 1800 метров, соединяющей остров с большой землей. До войны по ней курсировали поезда, но теперь – только автомобили, что меньше портит характер пейзажа. Многочисленные надписи и гиды до изнурения предостерегают туристов, чтобы те не спускались с плотины на песчаный пляж, полностью высыхающий во время прилива. Прилив же прибывает сюда со скоростью скачущей галопом лошади, и его волны иногда топят неосторожного человека, удалившегося от плотины на небольшое, на первый взгляд, безопасное расстояние (амплитуда приливов здесь самая крупная в Европе и достигает 15,5 метров).

Другое дело, что это скоростные и высокие приливы становятся все более редкими. Вдоль побережий море откладывает все новые и новые слои песка, и уровень суши постоянно поднимается. Процесс этот начался еще в прошлом веке, когда была выстроена дамба и шоссе к подвешенному между небом и морем Чуду, одновременно изменяя течение нескольких впадающих в залив рек. Раньше массы земли и ила, накапливающиеся в заливе Мон-Сен-Мишель, регулярно смывались приливами – сейчас же, в результате вмешательства человека, это естественное очищение было прервано. Если не остановить этот процесс – Мон-Сен-Мишель вообще перестанет быть островом.

Я углубляюсь в единственную улочку городка, втиснутую между двумя рядами домов и с трудом карабкающуюся ввысь, вокруг скалы. Какой же здесь вид! Домики из Средних Веков (скорее, по характеру, чем по своей субстанции) и поздние, наверняка, тоже лишь отчасти оригинальные, впрочем, все равно, все они покрыты патиной эпохи или ее имитацией – остальное дополняется средневековым настроением. Возьмем, к примеру, дом Дю Гесклена[59], в котором жила супруга коннетабля – внутри мебель того времени и восковые фигуры Теофании, ее мужа и близких. Время остановилось на месте. Какое наслаждение жить в таких декорациях.

Меня очаровало это местечко, родом из воображения художника-кондитера, который из тортов изготавливает настоящие дворцы. Меня – человека из городов-фабрик, сметающих все, что стоит на преграде максимализации производства, человека из коробки, из одного из множества ящиков, поставленных один рядом с другим и настолько униформизированных, что просто невозможно идентифицировать себя с одним из них. ХХ век изобрел жилой массив, который заменил давний квартальный организм города. Именно он, массив, должен был стать новым урбанистическим кормом. Только это не настоящий корм, это эрзац, ночлежка, лишенная истинных связей с жизнью; жилой массив породил одну из величайших опасностей современности – безжизненность общественной жизни и явление уединения. Великий ученый Конрад Лоренц заметил удивительную аналогию между старинными городскими центрами и разглядываемой под микроскопом картиной здоровой людской ткани, а так же между современным жилым массивом и увеличением живой ткани, пораженной раком. Ткань старого города, как и здоровая людская ткань, была чудом сложности и запутанности, но и целесообразности по исполнению всех потребностей человека. Униформированная архитектура жилого массива – это верный образ болезненно упрощенной опухолевой ткани.

Свои жилища обитатели ХХ века уже не получают по наследству – от дедов и родителей, но совершенно случайно, и все здесь друг другу чужие. На доме такого массива нет выделяющих его деталей, а внутри теплых закоулков из семейных воспоминаний, и вообще – нет ничего такого, к чему можно было бы привязаться сердцем, как нельзя привязаться сердцем к заводскому станку. Да, можно сунуть в станок палец – только какая же это память. Старый мудрец, каким был Гастон Башелар, автор Поэтики пространства, знал, что говорит, когда писал: " Ну никак не удается мне предаться мечтам в парижской квартире, в этом геометрическом ящике, в этой бетонной камере с железными жалюзи, столь враждебными всем делам ночи". Да – "машина для проживания", эта огромная ошибка Ле Корбюзье, не считается с правом на мечтания, с биологической потребностью в меланхолии – вечной, как и сам род людской. Современные урбанистика и архитектура перестали быть катализаторами чувств, человека не объединяет с ними живая нить, но только функциональная. Не мы выбираем их, это они выбирают нас; не мы изобретаем пространство, но сносим его. Разве не поражение это?

Все больше становится нас, печальных детей, вечно ожидающих шута из Гаммельна, который уведет нас с конвейера в города будущего, развивающиеся незаметно, как леса, а крысам оставит железобетонный комфорт. Сомневаюсь, правда, захотели бы крысы в них жить, если даже свиньи не желают. Железобетон прекрасен в публичных прикладных строениях, но когда он применяется для жилья, то вызывает болезни и неврозы, поскольку это не материал, который дышит как кирпичная стена. Именно потому, я поклоняюсь только святыням Ле Корбюзье. Именно французы провели следующий эксперимент: на одной из ферм они построили рядом друг с другом три хлева с одинаковыми удобствами – деревянный, кирпичный и железобетонный – предоставив свиньям свободный доступ в каждый из них. Все свиньи поселились в деревянном. Деревянный хлев разобрали, и тогда все свиньи переселились в кирпичный. Когда же разобрали кирпичный хлев, все свиньи стали кочевать на свежем воздухе. Ни одна из них не вселилась в хлев из железобетона.

Когда-то китайцы для обозначения понятия "жилой дом" и "счастье" пользовались одним и тем же иероглифом. Но это было очень давно…

Улочка на Мон-Сен-Мишель. Если хоть раз войдешь в такую, она будет тебе сниться до самой смерти. По обеим сторонам узенькой дорожки магазинчики, кафешки, бистро, киоски с позолоченной майоликой, сувенирами, путеводителями – всем тем туристским мусором, который, в первый момент, кажется, паскудит красоту местности. Но когда войдешь во все это глубже, то чувствуешь гармонию дешевки ХХ века с памятником старины. Есть в этом некое эхо престольных праздников и ярмарок. Все эти цветастые лотки с бретонскими блюдами, среди которых можно найти рыбу, устриц,