Французская тропа - Вальдемар Лысяк

омаров, креветок и крабов, а так же "crépes bretonnes", то есть, здешние тонюсенькие блинчики, которые жарятся с сахаром, вареньем, шоколадом или ромом. Вечный праздник, толкучка, многогорлый и многоязычный шум, де лишки, "frutti di mare" и святой Михаил, даже сейчас, когда сезон давно уже закончился, а он на пляжах Севера длится всего лишь пару месяцев.

А выше – тишина. И прохлада под сводами. Монастырская церковь, в которой два раза в год проводятся торжественные богослужения. Неф и трансепт романские, но вокруг алтаря уже царит островерхая арка. На склоне эпохи готики кардинал д'Эстотевилль щедро перестроил лежащие на крипте с массивными столбами церковные хоры, в результате чего здесь отнес триумф разнузданная фантазия готики "фламбойянт"[60].

А еще выше – собственно Чудо – три готические этажа монастыря, со своими жемчужинами: Рыцарским Залом, Гостевым Залом и внутренней галереей с двумястами двадцатью семью тонкими колоннами. Лес колонн, заменяющий затопленный лес Сцисси. Всю эту прелесть венчает вершина церковной башни с тремя позолоченными статуями крылатых архангелов, которые определяют вершину пирамиды всей системы. Сто пятьдесят два метра над уровнем моря.

Я разыскиваю свои "зачарованные острова", без которых никакой шедевр мне ни в радость. Первый – это "Людской Круг", адская лебедка наполеоновских времен, служащая для подъема грузов под небеса. Заключенные, упакованные в широкий деревянный барабан, ритмично переступали в нем, проворачивая вал, на который наматывался трос с прикрепленным к нему каменным блоком или корзиной. Зеваки раскрывают рты, глядя на это чудо техники XVIII века так, словно это не символ музея вечной актуальности.

Еще мне хочется увидеть "Прыжок Голтьера". Еще до того, как Бурбон превратил монастырь в тюрьму, Франциск I уже приспособил несколько монастырских келий под камеры и посадил сюда, среди прочих, резчика по камню Гольтьера. Затем, чтобы мастер выполнил несколько произведений своего искусства для Чуда. Валуа был большим меценатом искусств, а у мецената много имен бывает… Голтьер работал как каторжник и наколдовал своим резцом ряд каменных чудес, в том числе – кружевную лестницу на абсиды. Когда же ценой таланта он не выкупил свободы – в отчаянии он спрыгнул в пропасть с монастырской террасы.

Место, называемое "Прыжком Голтьера", показал мне священник, имени которого я уже не помню. Сильный вид. В низ. Когда же я хотел его поблагодарить, он спросил, видел ли я уже "Подъемник Куртилса"?

- А кем был этот человек? – спросил я.

- Слугой, который предал измену.

По пути он рассказал мне эту историю из тех времен, когда твердыню осаждали гугеноты Монтгомери. Долго они не могли зацепиться за стены, как вдруг им в руки попал монастырский служка, Жан Куртилс. Тот поклялся, что вернется в монастырь и ночью спустит с террасы привязанную к лебедке веревке. Так он и сделал, за два часа до полуночи.

Первым вскарабкался гугенотский офицер. После него тридцать солдат по очереди поднялись наверх, высаживаясь в темноте за зубцами "гнезда суеверий". Высоко над осаждающими, каменные зубья крепостных стен окутала не обещающая ничего доброго тишина, что лишь пробуждало беспокойство в сердцах гугенотов. Ну почему те не подают никаких признаков жизни? Почему монахи не защищаются, неужто они до сих пор не заметили угрозы? Что означает эта проклятая тишина?

- Слушай! – говорит Монтгомери своему лейтенанту. – Иди ты, и если все в порядке, сбрось вниз тело убитого попа!

Офицера привязали к веревке, и теперь уже его начала всасывать ночь, а товарищи оставлались все ниже под ногами. Он добрался до зубца, из-за которого на помощь протянулась рука Куртилса.

- Все в порядке?

- Да, господин.

- Где наши?

- Вон там, за той стеной, господин.

- Я должен сбросить тело монаха в знак того, что операция продолжается.

- Нет ничего проще, господин, идите за мной.

Лейтенант спешит за Куртилсом в кордегардию, проходит мимо колонны у входа и через мгновение видит тридцать с лишним трупов своих товарищей, лежащие на полу. Он хочет кричать, только времени на это уже нет. С двух сторон его хватают крепкие руки и двумя ударами кинжала отбирают у него жизнь.

После возвращения в монастырь, Куртилс все рассказал приору, а тот спокойно ответил на это:

- Сделай, как им обещал. Спусти веревку.

Убитого лейтенанта монахи переодели в рясу и сбросили со стены прямо под ноги Монтгомери.

- Все в порядке! – воскликнул граф. – Вперед!

Еще пятьдесят солдат поднялось на стены и увидело смерть в блеске ножа. А внизу снова неуверенность по причине отсутствия шума битвы, по причине могильной тишины. Что там происходит? Монтгомери уже не может всего этого выдержать, никаких сил нет, чтобы вынести эту чудовищную тишину, это сверх сил командира.

- Теперь пойду я.

- Нет, мой господин! Я пойду перед тобой! – вызвался маленький, верный паж.

Он ухватился за веревку и через пару минут увидал вверху лицо Куртилса.

- Все в порядке?

- Так, господин. В порядке.

Только в глазах у него было слишком много радости успеха и двойной измены, а может, в голосе, которым он давал тот же ответ чуть ли не в сотый раз, а может, молодой паж был излишне бдителен, поскольку эти слова его не обманули. Монтгомери, отбросив голову назад и высматривая, что происходит наверху, вдруг услышал сначала какую-то суматоху, после чего кровь в его жилах застыла от нечеловеческого вопля, рвущего тишину и мрак:

- Измена! Измеееенаааа!!!

Удар мечом, и на фоне звездного неба кружит труп, беспомощно разбросав руки, делаясь все больше, он валится к ногам остолбеневших протестантов как мешок с песком.

Перепуганные гугеноты отступили от осады, а монастырские колокола еще раз пропели Te Deum за победу святого Михаила.

Куртилс не позволил врагам ворваться в Чудо. Но почему же, когда думаю о нем, я знаю, что если бы он очутился передо мной, я плюнул бы ему в лицо? Причиной тому маленький паж.

Я стоял на том месте, где трудился подъемник Куртилса, поглощая расстилающийся до самого горизонта вид. Долго. Ушел я, когда начался дождь. Когда я спускался по ступеням лестницы, подвешенной к склону скалы, перед глазами у меня стояло лицо того парнишки. Я его выдумал для себя. Мы всегда выдумываем себе наших детей.

  

МЯГКАЯ ПРЕЛЕСТЬ РЫЦАРСТВЕННОСТИ

"И зачем же столько храбрых рыцарей без страха и упрека

(…) столько свершило славных