Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Ещё несколько секунд, и кубанцы, рассеявшись «веером» по полю, закономерно догоняют в ужасе улепётывающих от них красноармейцев.

Взлетают вверх казачьи шашки, и начинается беспощадная рубка бегущего противника…

– Вперёд! – командует нам, в этот момент, неизвестно откуда появившийся полковник Пильберг и, разбрасывая колья, первым лезет через заградительную проволоку.

И тотчас мы все следуем его примеру.

Ещё немного, и, вот – мы уже за проволокой и, как снег на голову, «падаем» сверху на находящихся, там, красноармейцев.

Те начинают в панике покидать свои окопы и также, как их «равнинные собратья по оружию», пускаются в бега.

– Стой! Стрелять будем! – кричат им вслед наши гренадеры.

Однако, слышат их явно не все. Кто-то из красноармейцев останавливается, а кто-то, по инерции, продолжает бежать.

По ним раздаются редкие одиночные выстрелы. Все прекрасно понимают, что далеко им уйти, всё равно, не удастся.

И, действительно, вскоре наша кавалерия, завершив полное окружение ретирующихся красноармейцев, преграждает им их единственный путь к спасению.

Бегущим ничего не остаётся, как поднять руки и сдаться окружившим их конникам.

Участь же не сдавшихся оперативно решают острые казачьи шашки…

Убедившись, что бой окончен, и возвращаясь назад за своими оставленными в окопе личными вещами по усеянной убитыми местности, по которой мы только что бежали в контратаку, я по какому-то внутреннему наитию подошёл к застреленному вчера Силаевым всаднику.

Обвешанный красными кумачёвыми лентами, молодой командир красноармейцев был при шашке и, почему-то, в офицерских рейтузах. Возможно, подсознательно из-за них я и подошёл к трупу этого красного всадника, на поясе у которого висели целых четыре ручные гранаты и раскрытая кобура для револьвера, валявшегося на земле рядом с ним.

Силаевская пуля насквозь пробила череп красного командира, отчего его лицо, большей частью покрытое запёкшейся кровью, было весьма трудно разглядеть.

Любопытства ради, я достал из его верхнего кармана удостоверяющую личность убитого бумагу и, прочитав написанные в ней фамилию, имя и отчество, нервно вздрогнул.

«Не может быть!» – взволнованно подумал я.

Надеясь на их случайное совпадение с данными хорошо знакомого мне человека, я быстро наклонился к лежащему на земле трупу и, внимательно посмотрев на его лицо, стремительно выпрямился.

К несчастью – никакой ошибки не было!

Передо мной лежало тело одного из моих друзей по Русскому Легиону во Франции, а именно – прапорщика Рохлинского – того самого, кто, как и покойный Разумовский, восемь месяцев назад не захотел возвращаться в Россию вместе с нами, искренне полагая, что сумеет избежать участия в этой братоубийственной войне.

За прошедшие пять лет моего пребывания на фронтах сначала Мировой войны, а затем, и нынешней – Гражданской – я давно привык к периодически случавшимся смертям моих боевых товарищей, но, почему-то, гибель моих друзей по Русскому Легиону Чести воспринималась мной наиболее остро: так, словно это, напрямую, касалось персонально меня и моих близких…

Хотя, если разобраться, так оно, пожалуй, и было.

Погибший ещё во Франции поручик Орнаутов, сгинувший недавно под Киевом штабс-капитан Разумовский и, наконец, убитый несколько часов назад, здесь, в нескольких километрах от Царицына, прапорщик Рохлинский, вместе с пока ещё здравствующим поручиком Моремановым, действительно, были моими самыми близкими друзьями, засвидетельствовавшими этот факт своим личным присутствием на моей парижской свадьбе с Натали, то есть, фактически, стояли у самых истоков образования моей молодой семьи…

Я невольно оглянулся и, увидев неподалёку от меня также возвращавшегося к нашему окопу Сержа, слегка охрипшим голосом срочно позвал его к себе.

Мореманов, глядя на моё изменившееся лицо, поспешно направился в мою сторону и, подойдя поближе, уже хотел было спросить меня о причине своего вызова, но, мельком взглянув на убитого красного командира, сразу осёкся.

Не знаю, какие именно внешние признаки погибшего показались ему хорошо знакомыми, но он узнал Рохлинского с первого взгляда.

В охватившем нас молчаливом оцепенении мы простояли несколько минут.

На душе было паршиво и тягостно: столько жертв, столько доблести проявлено с обеих сторон, но продвинулись ли мы вперёд в разрешении этого кровавого конфликта – конечно, нет!

Мы всё дальше уходили в какую-то полную беспросветность, своими собственными руками разрушая могущество нашей страны.

Ведь, если бы тогда, когда только ещё начиналась эта радостно встреченная некоторыми российскими гражданами революция, можно было бы, хоть на один миг, показать народу картину сегодняшнего боя русских против русских, ведущегося с ожесточением и упорством, достойными лучшего применения, он, наверняка бы, понял: насколько путь к миру через победу во внешней войне был для него короче и менее губителен, чем путь, выбранный так называемыми революционерами, провозгласившими немедленный мир с немцами…

И война с Германией была бы уже давно выиграна, и нынешнего братоубийства не было бы допущено… Но, видимо, как раз этого и боялись: и наши союзники, особенно англичане, и наши основные противники – немцы, не терявшие надежды справиться без России со всеми своими врагами, и наши внутренние революционные круги, боявшиеся усиления престижа Российской империи, в целом, и Императора, в частности, после нашей победы в такой тяжёлой военной кампании.

Вот, эти то силы и приложили дружно все свои усилия к тому, чтобы, во что бы то ни стало, не допустить нашей военной победы. А, теперь, гибнет понапрасну русская силушка в своей междоусобной бойне, под злорадный смех глумящейся над нашей простотой Европы…

Во время этих моих молчаливых размышлений над телом погибшего друга-легионера наши гренадеры стали проводить мимо нас небольшую группу пленных красноармейцев, и я, невольно переведя свой взгляд на них, тут же увидел в этой толпе ещё одно знакомое по Русскому Легиону лицо.

– Мотков! Ты? – невольно вырвалось у меня.

– Я… Ваше Благородие! – немного испуганно произнёс не признавший меня сразу пленный красноармеец – бывший солдат моей роты в воевавшем во Франции Русском Легионе.

– Ну-ка, бегом ко мне! – по привычке скомандовал я ему, сделав рукой знак своим гренадерам, что забираю у них этого пленного.

Мотков, спотыкаясь и падая, незамедлительно поспешил ко мне, ещё не зная до конца: радоваться ему или плакать от того, что встретил знакомого среди белых офицеров.

– Говори всё, что знаешь о нынешней службе прапорщика в Красной армии, – приказал я ему, показав рукой на труп Рохлинского.

– Помилуйте, Ваше Благородие! Я – человек маленький. Знаю о бывшем прапорщике, ныне товарище Рохлинском, совсем немного. Как он попал к красным – не ведаю, так как, когда я сам оказался у них, он уже командовал ротой красноармейцев. А месяц назад руководство красных доверило ему уже батальон, – дрожащим голосом ответил Мотков.

– И как он