Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

И чем дольше стреляли по нам орудия красных, тем больше редели наши ряды.

Сопровождалось же всё это безумие настоящим смертоносным дождём пуль, то и дело угрожающе посвистывающих над краями нашего естественного природного укрытия.

Казалось, что первому же из нас, кто рискнёт высунуть отсюда наверх свою голову, этот «милый дождик» срежет её, как бритвой.

«Ну, вот, значит, подошла и моя очередь на тот свет!» – мельком подумал я и одним прыжком выскочил на самый край оврага.

– Вперёд! Бегом! До красных рукой подать! – во всё горло крикнул я и стремительно рванулся в атаку.

Вслед за мной, с традиционным криком «Ура!», первым устремился мой друг поручик Мореманов, а уж за ним побежали вперёд и командиры взводов со всеми рядовыми гренадерами нашей роты.

До позиций красных оставалось всего каких-то шестьдесят шагов, когда я, как мне сначала показалось, обо что-то споткнулся и всем своим телом рухнул на землю.

Однако, уже через какую-то пару секунд я отчётливо понял, что это «что-то» – на самом деле, ни что иное, как вражеская пуля, раздробившая мне малую берцовую кость всё той же, уже испытавшей ранее подобное ранение во Франции, невезучей ноги, в месте чуть выше её щиколотки.

«Всё кончено!» – закрыв глаза, в отчаянии подумал я. – «Теперь добьют!».

И в тот же миг красный пулемётчик дважды провёл свою несущую неминуемую гибель всему живому «строчку» в моём направлении…

Однако, смерть, аккуратно коснувшись моих волос своим страшным чёрным крылом, лишь слегка обдала меня леденящим холодом и, почему-то выбрав себе в последний момент другую жертву, понеслась дальше!

Но опасность, тем не менее, ещё не миновала.

Заметив, что я остался жив, из вражеского окопа выскочили пятеро красноармейцев и короткими перебежками устремились в моём направлении.

Когда они приблизились ко мне на расстояние десяти-пятнадцати шагов, я произвёл в них из своего револьвера три прицельных выстрела, одним из которых убил наповал ближайшего от меня.

Оставшаяся четвёрка красных, не ожидав, что я способен на отпор, в некотором смятении пригнулась и, выставив вперёд себя винтовки, непроизвольно опустилась на одно колено.

Затем, несколькими секундами спустя, они, видимо, опомнились от лёгкого шока и с криком: «Ну, всё, молись Богу, золотопогонник!» одновременно бросились в мою сторону.

Я мысленно перекрестился и, наведя на них револьвер, приготовился задорого отдать им свою жизнь.

Но, тут, словно ниоткуда, перед ними выросли, ранее вжавшиеся под пулемётным огнём в землю, а, теперь, поднятые с неё площадной бранью Сержа, мои отчаянные гренадеры, которые со зверским выражением лица, неукротимой лавиной, пошли на них «в штыковую».

Заколов на своём пути всех четверых рвавшихся ко мне красноармейцев, они продолжили своё стремительное наступление и, несмотря на ожесточённый огонь противника, сумели, с ходу, ворваться в его окопы.

Эта короткая, но весьма решительная атака моей «тифлисской» роты завершилась полной нашей победой. Нами было взято в плен сорок шесть человек и захвачено четыре пулемёта.

Когда же выведенные из окопов пленные красноармейцы увидели меня лежащим на земле с окровавленной ногой, то испуганно сбились в одну кучку, решив, что я, в озлоблении, тотчас прикажу их всех расстрелять, но, быстро поняв, что у меня нет к ним личной ненависти, стали всем своим видом выражать мне своё искреннее сочувствие.

Тут подъехала санитарная двуколка, и меня, наскоро перевязав, повезли на ней в тыл.

Несмотря на полученное ранение, у меня, наконец-то, отлегло от сердца: только что одержанная победа лучше всякого лекарства успокаивала мои измученные нервы.

В этот день, благодаря своевременному взятию нами стратегической высоты №471, нашим частям удалось с наименьшими для себя потерями занять Дубовку и захватить, там, крупные трофеи.

Кавказская армия генерала Врангеля в последний раз была на вершине кривой линии своих военных успехов…

На станцию Разгуляевка меня привезли глубокой ночью.

Пришлось долго лежать на носилках, размещённых прямо на перроне, прежде чем меня, вместе с другими ранеными, наконец-то, внесли в вагон, который оказался не только обычной солдатской «теплушкой», но ещё – и транспортным отсеком для перевозки лошадей, в котором, ко всему прочему, даже не был полностью вычищен конский навоз.

В данном вагоне нас всю ночь везли до станции Гумрак, и весь путь нашего следования до неё нам пришлось дышать этим тяжёлым смрадом.

Только при наступлении утра, уже в Гумраке, меня и других раненых перенесли в стоящий рядом с нами санитарный поезд «Торгово-Промышленных деятелей».

После этого мы простояли на данной станции ещё целых три долгих дня, за которые местные мухи и прихваченные многими из нас, с фронта, вши окончательно измучили весь наш израненный контингент, поскольку в этом поезде не оказалось не только большей части необходимых раненым медикаментов, но и чистого белья, и средств гигиены, и много чего ещё другого, нужного имеющим ранения людям для нормального существования; и вскоре, от всего этого нескончаемого бардака, мы стали всё больше и больше нервничать.

Но, вот, наконец, поезд тронулся и, пройдя Царицын, остановился в Котельниково, откуда меня и ещё несколько раненых офицеров из нашего состава, в тот же день, переправили в станицу Великокняжескую – в лазарет, находившийся в здании реального училища.

Рана моя, хотя и относилась к разряду серьёзных, но особых опасений у врачей не вызывала, и я стал стремиться как можно быстрее попасть в столицу Кубанского Казачьего Войска – Екатеринодар, где у меня жили родственники матери, которые абсолютно точно помогли бы мне попасть в хороший госпиталь и не отказались бы приютить меня после него на весь период восстановления двигательных функций моей ноги.

И, в конце концов, мне удалось этого добиться.

Глава 6. Екатеринодар

Как я и предполагал, мои родственники в Екатеринодаре, искренне обеспокоившись моим здоровьем, устроили меня, через своих знакомых, в лучший городской лазарет, носивший семнадцатый номер (позднее он, правда, стал именоваться лазаретом №23).

Это был прекрасный, в полном смысле этого слова, госпиталь, медицинский уход и питание в котором осуществлялись на весьма высоком для наступивших суровых времён уровне.

Но несомненно главным его преимуществом перед другими медучреждениями данного профиля являлся тот факт, что в нём работал самый замечательный военный хирург города – доктор Плоткин.

Его мастерство посчастливилось испытать на себе и мне. Он блестяще произвёл операцию на моей раненой ноге, и… уже довольно скоро я смог самостоятельно ходить на костылях.

Когда же послеоперационная рана стала постепенно заживать, я, и вовсе, решил на время будущих продолжительных восстановительных процедур