Французская тропа - Вальдемар Лысяк

Воскресное утро 1 июня 1794 года приветствовало моряков легким ветерком и солнцем. На сей раз обе стороны желали битвы. Хоу – поскольку знал, что он сильнее; Вилларет де Жюйес – поскольку ему донесли, что ковой уже приближается к цели, и только битва способна отвернуть внимание британцев от транспорта. В восемь утра Хоу ударил в центр французского строя, намереваясь разрубить его надвое. Ошибки французов привели к тому, что семи британским линейным кораблям удалось отрезать левое крыло Вилларет де Жюйеса и взять его в перекрестный огонь. Правда, этого было мало, чтобы признать, что маневр Хоу удался – если бы остальная часть французского флота ударила на упомянутые семь английских судов, те были бы просто расстреляны. Но англичанам вновь улыбнулось счастье: отсутствие нужного ветра в парусах французов обездвижило их правое крыло почти на пять часов! Это было равнозначно смертному приговору для отрезанных французских кораблей. На них пала лавина огня, и уже через несколько часов те из них, кто еще не пошел на дно, годились только на дрова. И хотя де Жюйес ввел наконец в бой остальные свои силы – разгрому помешать он уже не мог. Тем не менее, даже английские историки признают, что скомпрометировавшим себя в битве под Оэссан был именно Хоу, ведь, благодаря бою, хлебный конвой прошел в Брест. Достижение этой цели стоило Вилларету де Жюйесу шести кораблей, тем не менее, он спас голову от гильотины, а Франция, помимо муки, получила национальный символ героизма своего флота. Муку сделали из зерна, а символ – из смерти "Мстителя".

В первой фазе столкновения "Мститель" зацепил цепями пересекающее строй французов судно "Брауншвейг", но ему не удалось перейти к абордажу, и в течение трех часов сцепившиеся корабли плевались друг в друга убийственным бортовым огнем. Идущего на помощь "Мстителю" "Ахиллеса" отогнали шестью залпами, а потом на помощь "Брауншвейгу" пришли еще три английских судна. Началась резня. Лишенный всех мачт и половины экипажа, продырявленный словно сито – "Мститель" пошел на дно.

Французские тексты (как научные, так и научно-популярные), в которых речь идет о Французской Революции, во многих подробностях расходятся, зато солидарны в одном – в большинстве их них вы найдете описание героизма экипажа "Мстителя", который, даже после потери значительной части моряков, не желал поддаться, и даже когда корабль потерял мачты, французы все еще размахивали революционным флагом, после чего все до единого пошли на дно, но при этом пели "Марсельезу" и кричали "Да здравствует Республика!". Уже несколько поколений об этом узнают дети во французских школах, а когда подрастают, то передают гордость за "Мстителя" собственным детям, иллюстрируя рассказ целой галереей рисунков, гравюр и полотен: Герльера (судесная боевая ярость тонущего экипажа), Майера, Озанн ле Жюна, Лаффита и многих других.

Гибель "Мстителя" в версии Амбруаза-Луи Гарнерэ (1783-1857)

И все было бы в порядке, если бы не сообщения британских источников, разглашенные самым знаменитым из англосаксонских историков XIX века, Томасом Карлайлом. В своем монументальном труде "История Французской Революции" (а еще раньше, в эскизе "Гибель "Мстителя") он раскрыл всем, что шум вокруг якобы героизма экипажа "Мстителя" был организован в пропагандистских целях министром флота в правительстве Робеспьера, Барером, который раздувал энтузиазм толп с помощью деревянной модели этого судна и описания его агонии. Версию Барера, окаменевшую в учебниках и энциклопедиях, Карлайл назвал "величайшей чушью эпохи", а самого Барера сравнил с Кали остро и бароном Мюнхаузеном. В реальности двести человек из экипажа "Мстителя", вместе с капитаном, спаслись на британских шлюпках, и были этим весьма довольны.

"Умирать – это искусство, как и все остальное" – написала Сильвин Платт. "Мститель" умирал настолько героическим образом, что создал законченный шедевр в искусстве умирания на море. Ну да, да, я не забыл, что его сотворил Барер, но помню и то, что считаются с тем, что остается. Нет сомнений, механизм создания явлений в сотню раз интереснее результатов, но ведь в истории считаются только с ними. О сенсационных открытиях Карлайла быстро забыли, и сейчас лишь море в окрестностях Оэссан помнит, как все было на самом деле; правдой сделалось то, что является неправдой. Какое значение имеет факт, что Барер, создавая эпопею "Мстителя", воспользовался ложью? Самое главное, что он сотворил шедевр на все временна. А с каких это пор шедевры подлежат моральному осуждению? Если бы так было, то мы должны были бы проклясть 50 процентов наиболее выдающихся достижений нашей культуры. Понимаю, сколько протестов может вызвать такое мое мнение. Но мне прекрасно известно и то, что лежащие у оснований подобных протестов устоявшиеся представления о кулисах красоты, это нечто такое, от чего животики надорвешь от смеха. Ладно, чтобы не быть голословным:

Жан-Жака Руссо Гаксотт охарактеризовал следующим образом: "Бывший лакей, которого выгнали за кражу, которого, как шестнадцатилетнего юношу, содержала 13-летняя любовница, одновременно одаряющая своими милостями еще и своего садовника; выгнанный мсье де Мабли, который принял Руссо в качестве воспитателя, и у которого тот воровал вино из подвала (…) Ему льстят высшие светские круги, он же испытывает болезненное удовольствие в том, чтобы унижаться перед ними и обожать недостатки того же света". Все это (равно как и другие вещи, например, весьма своеобразное отношение к друзьям) не помешало мсье Руссо пропагандировать философию "первобытной невинности", которую он противопоставлял концепциям маркиза де Сада. То, что певец превосходства чистой морали был первоначально совершенно аморальным типом, нисколько не уменьшило значения "Общественного договора", равно как и факт его бесстыдного лизоблюдства в салонах не уменьшил успеха книги "Новая Элоиза", в которой Руссо… выдвинул закон и право сердца над всеми светскими условностями.

"Страдания молодого Вертера" вызвали в Европе волну "вертеровских" самоубийств и паломничеств к могиле героя, а Гете обожали за его ангельский романтизм, который под влиянием вдохновения, рожденного чувством к Шарлотте Буфф и известия о смерти приятеля, Иерусалима, нашел выход в шедевре. До нынешнего времени с удовольствием цитируют слова Дьердя Лукача: "Весь Вертер является символом веры в нового человека". Несомненно, вот только в этом бессмертном апофеозе нет таких мелочевок как та, что Гете писал Вертера пьяный как свинья ("Вы лечите похмелье в постели, а я избавляюсь от него на бумаге", - объяснял он одному собеседнику),