Французская тропа - Вальдемар Лысяк

vole, il tombe, il se releve roi"[71]. Прав был Гюго – миф восстанет словно король после самого низкого падения. Разве для "эпопеи "Мстителя" объявление Карлайлом правды не было всего лишь временным падением?

Зеленоватые волны, омывающие берега Оэссан, помнят правду, но и они сторонятся ее, поскольку, как и люди, чувствительны к красоте. Чудесный кабинет косметики истории, называемый историографией, все еще открыт, и он постоянно осовременивается – мы вступаем в эру трансплантации, растет потребность в хирургах. Так что вход свободен, дамы и господа!

  

РАССТРЕЛЯННЫЕ КРЕСЛА

"Песок очередных циклов остается неизменным, а его история измеряется границами; потому-то, под твоими добрыми или злыми судьбами Вечность, которую невозможно ранить, любуется сама собой.

Хорхе Луис Боргес "Песочные часы"

После Бреста я пересекал Бретань вниз, по направлению Ванде. Небольшие городки, вымирающие в пору послеобеденной сиесты, сгорбленные от старости деревни, запах замковых сводов, печальные пансионаты, в которых могли бы разыгрываться фабулы Агаты Кристи; бесконечный ряд деревьев, стоящих по обочинам шоссе и убегающих назад; белые кружевные чепцы на головах у женщин, менгиры, стада овец без пастухов; сонные церквушки, встроенные в такие же сонные пейзажи… Я же мчался к пляжу на Нуармотье.

Чем ближе я был, тем большая горячность меня охватывала. Иногда я останавливался в каком-нибудь музее, в развалинах аббатства или перед таинственным крестом на вершине холма – но мыслями я был далеко. Я пытался отключить это ускорение возле "Танца смерти" в Кернаскледен, на следах Абеляра в Сен-Жильдас-де-Рюй и в Нанте – это удавалось, но ненадолго. Передо мной было около 450 километров и только один вид перед глазами – песчаное побережье в Нуармотье. Я переночевал в Ванне, второй раз – в Шоле; мне снилась казнь шуанов. Желая достичь Щоле, мне пришлось несколько отклониться от трассы, но это было необходимостью, ведь Шоле это как бы далекие предполья острова – там имеется музей, в котором множество памяток по шуанам и по д'Эльбе. Здесь можно увидеть иконографию и подробности шпанской эпопеи, а вот на Нуармотье ничего нет, только один этот пляж… Но не Шоле со всеми своими комиксами экспонатов, но пустой пляж был моей тоской, ибо какой музей может сравниться с музеем воображения? В моем имелся только один экспонат – кресло д'Эльбе. Иногда вот что-то такое вонзится в мыслях, что никак не успокоишься, пока не увидишь. Полоса песка, с которого кровь испарилась, когда еще не было деда моего деда. Непонятно, как можно объяснить, что человека можно так заворожить, откуда это берется?

Может это атавизм любования виселицами? С тех пор, как мы знаем историю, люди всегда устраивали паломничества к местам казни. Это продолжается и сейчас, и во Франции мы можем найти кучу примеров. И что в этом: страх осужденного или жестокость осуждающего? Невинность палача или – самое худшее из всего – радостное безразличие черни? Голод чего-то? В старинных французских хрониках можно прочитать историю о том, как Роберт Дьявол, простудившись во время пребывания в Париже, попросил у священника из прихода Святой Геновефы какую-нибудь лечебную реликвию. Неглупый кюре дал ему кошачью кость, что хроникер безосновательно принял за глупую шутку. Только вся его мудрость не помогла священнику, поскольку нормандский герцог не ценил искусства лечения внушением, не говоря уже про отсутствие элементарного чувства юмора; и когда про обман стало известно, повесил духовное лицо у входа в аббатство. В течение последующих ста с лишним лет толпы собирались к Святой Геновефе, чтобы осмотреть железное кольцо над входом, к которому люди Роберта Дьявола привязали веревку.

У Консьержери не было бы никаких шансов в поединке с другими туристическими приманками Парижа, если бы оно не было "преддверием гильотины". В замке Блуа столько же красивых вещей, сколько и комнат, но только все сначала мчатся в ту, в которой 23 декабря 1588 года "коммандос" Генриха III (и наверняка, Шико) с помощью стилетов вынесли приговор смерти герцогу Гизу. Через замок Амбуаз история прошлась полной мерой, но то, что рекламируют там эффективнее всего, это "балкон висельников" – железную балюстраду, на котором в 1660 году Гизы повесили гугенотских заговорщиков, и к которой каждый турист должен прикоснуться. Погладить ее. Фантастический бизнес, и не обязательно туристический. В ФРГ продают супер-игрушку для малышей: общую виселицу с четырьмя куклами-повешенными, которые – когда ребеночек исполнит приговор – колышутся, а если попасть в них из электрического пулеметика, дергаются в предсмертных конвульсиях. Давным-давно в Семиградье детей знакомили со смертью, приказывая им целовать ноги мертвецов, сегодня же детей осваивают с экзекуцией. Впереди с отрывом идет телевидение. Экзекуция звучит как экзотика, а экзотика – это уже звучит как "большие бабки".

Первой это поняла мадам Тассо, приятельница императрицы Жозефины, делавшая скульптурные изображения голов, спадавших с гильотины. Еще до своей смерти она успела в подвале своего лондонского паноптикума сверх доходную "камеру ужасов" ("chamber of horrors"), где имелись самые настоящие камеры, средневековые орудия пыток, трехмерные изображения казни Марии Стюарт и т.д. Ее наследники потратили кучу воска и денег для осовременивания, так что там появились такие раритеты как аутентичная ванна, одна из трех в которых Джи Джей Смит утопил свои три половины, и стул, то ли электрический, то ли из газовой камеры, на котором посадили какого-то великого "Миллера", возможно, Чессмана – уже не помню. Именно перед этим стулом вечно собираются толпы. Увлечение неожиданной смертью в сидячем состоянии…

Во мне тоже. Но только совершенно, абсолютно иное.

Во мне тоже. Но совершенно, абсолютно иная. Меня не интересуют стулья или кресла, наносящие смерть, которые, впрочем, и не являются изобретением ХХ века, потому что еще Средневековье придумало "судебную исповедальню" (кресло, из каждого фрагмента которого торчали острия гвоздей), но те, которые бывают осуждены и умирают вместе с людьми. Кресла, которые сопровождают в смерть.

Некоторые культуры Востока долгое время не знали стула. Европейская культура сделала из него физиологическую потребность.. Это не стулья придуманы для столов, а наоборот, точно так же, как не придумано нёбо ради кремового пирожного. В рамках этой культуры ставят памятники собакам, поскольку они верны до смерти, так почему бы не стульям, которых никак не обвинишь в неверности? Только лишь потому, что это мертвые предметы? Ха! – не нам, с нашим комплексом знаний, сидящим на инвалидной коляске решать, что является мертвым, а что живое? До недавнего времени мы