Французская тропа - Вальдемар Лысяк

заставило меня направиться в Нуармотье. Остров имеет форму деформированной колотушки – тонкая рукоять и массивная головка. До 1971 года его с сушей соединяло затапливаемое шоссе Ле Гоа, потом выстроили мост, удлинивший шоссе 148. На 57 квадратных километрах там проживает 8 тысяч жителей, разделенных на четыре коммуны. Летом туда прибывает не менее 150 тысяч туристов, которые покрывают почти весь остров словно стая саранчи: леса, луга, километры пляжа, все городишки: Нуармотье-ен-Иль, Барбатр, Ла Гуэриньер, Л'Эпин, Л'Эрбодьер – маленький портик, заполненный живописными рыбацкими лодками, с атмосферой, взятой у Мел вилла, и другие. Палатки, будки, десятки кемпингов и сотни шалашей – власти беспомощны относительно явления "дикого туризма", которое пытаются хоть как-то загнать в организованные рамки. Лишь только болота, составляющие одну треть поверхности острова, остаются свободными. Но, видно, ненадолго, их осушат и возведут гостиничные комплексы.

Я приехал сюда в неподходящее время, в сезон, но и не в самое паршивое: сезон заканчивался, саранча нажралась солнца и отлетала, освобождая все большие пространства бледного песка. Мой музей воображения мог начать функционировать, воскрешая картины боев в Ванде и казни д'Эльбе.

Вандейская контрреволюция вспыхнула в 1793 году. Население Вандеи, сильно привязанное к собственной религии и традиции, якобинцев не полюбило. Из Парижа сюда присылали пронырливых "управляющих", "комиссаров", "стражников" (в тогдашнем французском языке "стражник опечатанного народного достояния" и "вор" стали синонимами) и жестоких солдафонов, которые бесцеремонно устраивались здесь. Ничего удивительного в провинции тлели зародыши бунта, который раздули в пламя, когда правительство выдало ненавистный декрет (23 февраля 1793 года) о наборе 300 тысяч рекрутов. Через несколько дней вся округа уже стояла в огне. Штаб повстанцев состоял из четко сотрудничавших командиров крестьянского происхождения (Стоффлет, Кателино) и дворянского (Шаретт, д'Эльбе, Лескюр, Ла Рошежакелин, Боншампс). Все они перешли в легенду, их тени живут в руинах замков этой земли, до сегодняшнего дня в деревенских домах вечерами о них рассказывают пахнущие смолистой щепой легенды. Вот только дух д'Эльбе не блуждает по башням или галереям аббатств, ни на крепостных бастионах. Его можно найти на пляже в Нуармотье.

Эта война напомнила французам, что такое настоящая война. Для вандейцев она была святым делом, для якобинцев – вопросом престижа, революционным "быть или не быть". Барер метал с трибуны пламенные слова: "Уничтожьте Вандею! Всякий удар, который вы ей нанесете, раздастся эхом в самых дальних уголках нашей страны! Думайте о Вандее, только о Вандее!!!" Обе стороны вели эту войну с жестокостью, предвосхищавшей гитлеризм: людей сжигали живьем, пленников сотнями ставили над глубокими рвами и безжалостно расстреливали. Вандейцы хвастались, что они намного человечнее республиканцев, поскольку разрешают осужденным исповедаться перед смертью.

По-настоящему человечным во всей этой убивающей вся и все толпе был только д'Эльбе. Он удерживал, останавливал резню. В музее в Шоле висит картина "Отче наш" д'Эльбе", представляющая исторический эпизод, случившийся в Шемилье: повстанцы с топорами входят в сарай, в котором были закрыты пленники-республиканцы, а д'Эльбе блокирует двери собственным телом, говоря: "…и прости нам грехи наши, как мы прощаем их виновным". В таких вот моментах проверяется святость Pater Noster ("Отче наш"), который до потери смысла барабанится в миллионах домах, миллионами вечеров, миллионами уст, словно в молитвенном буддийском барабанчике. Пленников освободили!

Морис Жигост д°Эльбе родился в 1752 году. Служил в королевской кавалерии, затем ушел в отставку и стал жить в собственном имении в Ла Лож-Вожиро (Анжу); после начала Революции эмигрировал, домой вернулся в 1792. Весной 1793 года местные крестьяне попросили, чтобы он повел их против республиканцев. В течение буквально нескольких недель его узнали как одного из лучших командиров партизанского движения, более всего – из всех них – рыцарственного и религиозного. Он воскршал традиции Байярда, в том числе, под Партене и Фонтене—ле-Клмте, где его ранили. Его обожали и называли "генералом-Провидением". Ничего удивительного, что когда 29 июня командующий катоической армии, Кателино, был смертельно ранен в битве под Нантом, новым генераллиссимусом Вандеи был именован д'Эльбе. Через несколько дней после того, он доказал, что стоит своего звания, наголову разгромив под Шатильоном республиканскую армию Вестерманна.

Полоса успехов вандейских мятежников длилась еще три с половиной месяца. 17 октября 13 тысяч намного лучше вооруженных республиканцев разгромили под Шоле на берегах Луары 40 тысяч вандейцев. Боншампс, Лескюр и д'Эльбе были тяжело ранены. Первый – смертельно, двух других удалось вынести с поля боя. Лескюр вылечился, но в том же году погиб в битве под Ла Тремблей. Д'Эльбе перевезли в Нуармотье и спрятали.

Но это был уже конец партизанского сопротивления в Вандее. По приказу Комитета Общественного Спасения "адские колонны" генерала Тюрро вырезали во всей провинции мужчин, вывозили стариков, женщин, детей, крупный и мелкий скот, выкашивали злеба и вырубали леса, все остальное сжигали. 3 января 1794 года генерал Гаксо захватил Нуармотье. Укрытие д'Эльбе стало известно республиканцам.

Генералиссимуса приговорили к смерти через расстрел. Вместе с ним – его шурина, Дюхо д'Отериве, племянника и офицера… республиканцев, Вейланда, который выразил протест против приговора! Скорее всего, Вейланд был одним из пленников из сара в Шемилье, или попросту хорошо помнил эту историю. За эту память он должен был обеспечить себе почетное место в Пантеоне славы французского оружия, если бы действовали более приличные критерии введения в энциклопедии и учебники. Общепринятые критерии, к сожалению, учитывают количество убитых людей и выигранных битв.

Их расстреливали на берегу, 9 января 1794 года. Было холодно, с моря дул сырой ветер. Трое стояли, д'Эльбе бросили в великолепное широкое кресло в стиле Людовика XV. Он был слишком тяжело ранен, чтобы отказаться от этого унижения. Человек упал в кресло, а оно прижало его к себе, шепча: Ну почему ты меня так ненавидишь? Ты мой, я же принадлежу тебе, я возьму в себя твою последнюю боль. Ни о чем не жалей, эта земля – клепсидра страдания, что возвращается день за днем, и нет ему конца…

Действительно, нет. На следующий день казнили жену д'Эльбе.

В музее в Нанте висит "Казнь д'Эльбе" Ле Бланта. Три трупа на песке, один из них наполовину лежит в кресле, как будто спит. Расстрельный взвод уходит, безбрежный пляж, далекая нить моря, три вертикальные полоски-мачты корабля. Слышен ветер.

Видел я и расстрелянное кресло д'Эльбе. Пули вырвали в обшивке глубокие раны. Сейчас оно стоит на красивом ковре с вышитыми бурбонскими лилиями, которые нежно оплакивают воина. Песок, на котором он стоял 9 января 1794 года, не был милостив ни к креслу, ни к