Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

А на следующий день, после этого, к нам из Крыма прибыл русский миноносец с генералом Шатиловым, специально присланным сюда генералом Врангелем.

С его слов, вскоре в Адлер должны были прибыть транспортные суда для перевозки нас в Крым.

Конечно, эта информация сильно воодушевила нас и придала нам новые силы.

Тем временем, к нам присоединились главные силы «партизанской армии» генерала Фостикова, пришедшие через перевал Умпырь.

Сам же Фостиков, в это время, находился в Грузии, а точнее – в Гаграх, и вернулся в Адлер лишь в середине сентября.

Предложение Улагая о продолжении наступления на Сочи было признано чрезвычайно рискованным, и наше командование приняло мудрое решение, не дожидаясь подхода к красным крупного подкрепления, перейти грузинскую границу, на что генералом Фостиковым было получено соответствующее согласие Грузинского правительства.

Поднявшись под проливным дождём вверх по реке Псоу, мы уже на следующие сутки спокойно спустились с гор, немного левее Гагр, и в ожидании морского транспорта скромно расположились, там, тихим биваком.

В тот же день к нам подошли обещанные генералом Врангелем транспортные суда, и мы, погрузившись на них, были спешно доставлены в Феодосию.

Но и в Крыму нам не удалось задержаться надолго. Через какие-то две недели мы покинули и этот последний клочок русской земли, и, как оказалось для большинства из нас, покинули навсегда.

Мне, потом, ещё очень долго снились мельчайшие детали этого последнего дня нашего исхода из России.

Вот, над пристанью, где в нервном ожидании толпимся, в числе прочих, и мы – последние офицеры и солдаты Русской Армии генерала Врангеля, возвышается громадный, словно трёхэтажный дом, корпус большого парохода, на который усиленными темпами идёт масштабная погрузка автомобилей, орудий, обмундирования и прочих военных грузов… вот, тарахтят лебёдки и громко звенят металлические цепи… а, вот, и подходит, наконец, наша очередь на погрузку.

С большим трудом я поднимаюсь по крутому трапу на палубу парохода, и тут же в моих ушах начинает громко звучать непрерывный стон покидающей родную землю огромной массы людей.

«Ну, что, господа, сейчас уходим?» – нервно спрашивает кто-то из рядом стоящих офицеров.

«Уходим!» – находясь в некоторой прострации, мысленно отвечаю я ему.

И тут же слышу ответ спросившему, прозвучавший из уст другого офицера: «Уходим в полную неизвестность, господа, всецело полагаясь на милость наших союзников»…

Ну, вот, мы, наконец-то, выходим на внешний рейд Севастополя.

На палубе всё ещё, по прежнему, много народа, так как каждому из нас болезненно хочется ещё и ещё раз взглянуть на землю, которую мы сейчас покидаем, чтобы не пропустить самый последний миг визуального прощания с Родиной.

Наконец, контуры берега окончательно таят в утреннем тумане, и лица всех находящихся на палубе людей моментально приобретают одинаково расстроенное выражение. При этом, довольно многие из них откровенно плачут или неистово крестятся.

«Прощай, Россия!» – вдруг невольно вырывается у какого-то угрюмого тридцатилетнего офицера в потёртом парадном кителе с золотыми погонами на плечах.

И тут же эта короткая фраза сначала единодушно произносится сразу несколькими тихо стоящими возле него военнослужащими, а затем, неоднократно повторяясь, облетает всю нашу многолюдную палубу…

Эпилог

Воспоминания о событиях полувековой давности, к которым я, волею Божьей, оказался, тогда, причастен, вконец взволновали меня, и слёзы, сами собой, покатились из моих уже плохо видящих глаз.

За их пеленой я уже слабо различал возвышающийся передо мной памятник павшим солдатам и офицерам Русского Экспедиционного Корпуса – Храм Воскресения Христова, воздвигнутый на деньги нашей эмиграции в Сен-Илер ле Гран (в трёх с половиной километрах от города Мурмелон) рядом с единственным русским воинским кладбищем во Франции (в других местах этой страны русских военнослужащих хоронили, обычно, на специальных военных участках местных кладбищ или в отдельных могилах), к которому мне, несмотря на свой семидесятисемилетний возраст, всё-таки, удалось приехать (видимо, уже, в последний раз) из своей маленькой, но уютной квартиры на окраине Парижа.

Прохладный ветерок и ещё робкое солнышко ранней весны одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года быстро осушили следы деятельности слёзных желез на моем лице, и я, немного успокоившись, в который раз стал мысленно перебирать в своей памяти имена дорогих моему сердцу людей.

В пятидесятых годах двадцатого века мне случайно попала в руки небольшая книжка (автора, к сожалению, уже не помню) под названием «Исповедь раскаявшейся авантюристки», в главной героине которой я с изумлением узнал давно забытую мной Софи Моррель.

Было интересно прочитать её собственный взгляд на те далёкие события. Как это ни странно, она не открыла мне ничего нового, кроме одного: Софи призналась автору этой книги, что перед арестом влюбилась в одного из русских офицеров по имени Николай, и что именно эта любовь помешала ей вовремя почувствовать близость своего разоблачения и своевременно «исчезнуть» из русской бригады.

Самое интересное, что даже здесь она ни словом не обмолвилась о Регине. Возможно, Софи так и не узнала о его гибели в конце войны и поэтому решила, на всякий случай, умолчать о нём, а, возможно, не сказав о нём – она, тем самым, не рассказала ещё о многом «интересном» в её богатой на приключения биографии.

Чрезвычайно уважаемый мной Алексей Семёнович Савельев до самой своей смерти в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году продолжал жить и работать в Париже, многократно помогая мне в решении самых различных жизненных вопросов.

Генерал-майор Батюшин Николай Степанович, после его быстрого и несправедливого ареста (произведённого по указанию Временного Правительства) и такого же скорого и заслуженного освобождения – в регулярной армии не служил вплоть до Октябрьского переворота, после которого участвовал в Гражданской войне на стороне Белой армии генерала Деникина. Затем последовали его эмиграция в Сербию, преподавательская работа в Белграде и переезд в Бельгию, где он и умер в доме для престарелых в одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году.

Успевший получить ещё на французской земле чин генерал-лейтенанта Николай Александрович Лохвицкий также принял участие (правда, недолгое) в Гражданской войне на стороне Белой армии адмирала Колчака, потом – эмигрировал и прожил остаток своей жизни во Франции. После своей смерти был похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа.

В рядах Белых армий Деникина, Миллера, Юденича и Колчака, помимо моего друга поручика Мореманова, также погибли и такие наши знаменитые легионеры, как полковник Готуа и братья Сурины (штабс-капитаны Сурин Борис и Сурин Павел).

Достиг больших высот на службе у красных наш незаменимый пулемётчик Родька Малиновский – Родион Яковлевич Малиновский – ставший одним из самых талантливых полководцев Великой