Кинжальщики. Орден низаритов без легенд и мифов - Вольфганг Викторович Акунов

начал свою обращенную к собравшимся во дворе «Орлиного гнезда» и внимавшим ему, затаив дыхание, последователям, вдохновенную проповедь, в которой был намерен указать им путь в светлое будущее. Он говорил громко и внятно. Сначала «худжа» восхвалил Бога, открывшего врата милосердия и по своей великой щедрости даровавшего всем жизнь. Хасан объявил, что тайный посланец доставил ему весть от «скрытого» имама. Время компромиссов и половинчатых решений навсегда прошло. Низаритам больше не придется, как прежде, год за годом страдать в отчаянной борьбе не на жизнь, а на смерть, с враждебным окружением, все больше терзаемым сомнениями в конечной победе, тщетно ожидая момента «воскресения» – возвращения в мир – «скрытого» имама (который неизвестно когда наступит, и наступит ли вообще?).

Обратившись к «обитателям миров, как людям, так и ангелам», «худжа» сообщил своим онемевшим от изумления слушателям о своем намерении зачитать им полученное от «скрытого» имама послание, содержащее новую «благую весть» и новое руководство к действию.

Хасан-младший действовал крайне осмотрительно. Он не поторопился сразу объявить имамом себя, проявив в столь важном деле разумную осторожность и исподволь готовя свою паству к новости, которая должна была ее ошеломить. Как оказалось, послание, полученное от имама (как известно, араба – потомка «хазрата» Али), было написано по-арабски, на священном языке Корана, которого не понимали, если не все, то очень многие из ираноязычных присутствующих (ведь излишняя образованность среди рядовых низаритов не поощрялась – «умные не нужны, нужны послушные!» – и простому «батиниту», не отобранному для проведения «спецопераций», священный язык написанного по-арабски Корана был понятен не более, чем рядовому «франку»-крестоносцу – священный язык написанной по-латыни католической Библии). Поэтому, арабский текст послания имама (согласно Джувейни, вероятно, ознакомившегося с ним при разборе захваченного монгольскими завоевателями в Аламуте низаритского архива, полный ошибок и несуразностей), зачитываемый с минбара «худжей» Хасаном, переводился одним из образованных приближенных «худжи», стоявшим на ступенях минбара, на понятный всему «меджлису – собранию» персидский – язык народных масс Ирана. Смысл послания, зачитанного Хасаном и переведенного со слуха толмачом, сводился к следующему.

Имам нашего времени открыл дверь милосердия и ворота сострадания всем правоверным, и послал им знак своего сострадания; он призвал своих избранных слуг – низаритов – и освободил их от обязанностей, тягот и ответственности, налагаемых шариатом, и даровал им свое Воскресение.

Сроки исполнились. Столь долго и, казалось, тщетно ожидаемый правоверными «скрытый» имам наконец возратился. Пришло время ему открыто говорить со своим народом, возвещая ему спасительные истины устами Хасана-младшего. Имам возвещал своим избранникам, что прежде представителем имама на земле был Хасан ибн Саббах, теперь же им стал Хасан-младший.

Момент «воскресения» – «кийяма» – уже наступил, здесь и сейчас. С учетом данного важнейшего обстоятельства, в строгом следовании религиозному закону – шариату – практиковавшемся ранее измаилитами, отныне больше не было нужды. Ибо неукоснительное следование мусульманскому закону служило лишь одной цели – подготовке мира надлежащим образом к моменту «воскресения» – возвращения в мир – истинного имама. Теперь этот момент настал, и дальнейшее соблюдение норм шариата лишилось всякого смысла.

Дабы никто из низаритов не усомнился в безупречности духовного статуса и авторитета своего предводителя, имам также объявлял в своем послании: ««Хасан, сын Мухаммеда, сына Бузург-Умида, – наш халиф (таким образом, Хасан-младший объявлялся более «статусной» персоной, чем Хасан ибн Саббах, никогда себя халифом не именовавший и на халифский титул не притязавший – В. А.), худжат (худжа – В. А.) и дей («даис» – В. А.). И наша секта (партия – В. А.) должна повиноваться ему и следовать за ним во всех духовных и мирских делах и подчиняться его приказам и считать его слово нашим словом» (Джувейни). «Скрытый» имам счел необходимым довести до ума всем и каждому, что авторитет Хасана-младшего – абсолютен и непререкаем.

Подобное завление может показаться слишком невероятным для современного ума, но для средневековых низаритов оно было самым радикальным и революционным заявлением, которое они могли себе представить и вообразить. Как от ошеломляющего удара, все их представления о мире вмиг переменились. Ничто больше не могло оставаться по-старому. Наверняка жадно внимавшее «благой вести» у подножия «Орлиного гнезда» низаритское собрание охватили самые противоречивые чувства, нашедшие себе выход в подлинной буре вырвавшихся на волю эмоций. До сих пор низаритов учили, что единственный путь спасения ведет через соблюдение мусульманского закона, хотя концепция «батинии» – поиска «сокровенного», «эзотерического» смысла в нем, предполагала большую гибкость в его истолковании. Многие наверняка, услышав сделанное с высоты минбара заявление, согласно которому все религиозные практики, которых они благочестиво и неукоснительно придерживались ранее, теперь лишились всякого значения, были глубоко потрясены. Однако «скрытый» имам также довел до сведения своих избранников, что их вождь во всех отношениях и мнениях по духовным вопросам безошибочен, что его суждения являются в действительности суждениями самого «скрытого» имама, и потому пасомые им низариты восприняли послание как безусловное откровение, знаменующее наступление нового «золотого века», «царства правды на земле».

Дабы закрепить в умах своей верной паствы мысль о том, что соблюдение законов шариата больше не имеет для нее спасительного значения (ибо спасение для «избранного стада» уже наступило), Хасан-младший пригласил собравшихся нарушить, в этот день, объявленный им праздничным, ставший ненужным пост и стать его гостями на приготовленном для них обильном и роскошном пиршестве (недопустимом прежде в рамадан не только при свете дня, но и под покровом ночи), сопровождавшемся обильными возлияниями прежде запретного вина, да еще под звуки музыки (хотя при Хасане ибн Саббахе в Аламуте запрещалось даже держать музыкальные инструменты, а не то что играть на них!). Такого горная твердыня Аламут не видела еще никогда. Огромные блюда жирного плова и отборного, «ханского», риса, жареные цыплята и разные маринады, пиалы с простоквашей и непременный спутник стола всякого уважающего себя «муслима» – свежий зеленый лук, посыпанный пряностями. Белые чуреки блестели от масла, а такой благоуханной, душистой чорбы – похлебки из молодого барашка – никому из бедных «фидаинов», привычных к сухим лепешкам и пресной каше из проса-джугары, еще и понюхать не доводилось, не то, что попробовать! Поверх пышущего жаром риса были уложены аппетитные ломтики куриного мяса, а сверху блестели ягодки сушеного урюка. Жареные утки пламенели, как гранат, а начинка – финики, миндаль, изюм, фисташки и орехи, так и вываливались наружу. А шербет, а посыпанный сахарной пудрой рахат-лукум, а янтарно-желтые кристаллы тростникового и виноградного сахара, медовая пахлава, а тонкие, ароматные вина! Звучала веселая музыка. «И с тех пор еретики (да воздастся по заслугам тем из них, кто уцелел!) называли 17 рамадана „Праздником Воскресения“, и в этот день многие из них