Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

делают все возможное, чтобы склонить мнение активистов на местах на сторону Коммуны. В ответ на просьбы новых коллег поддержать Конвент, а не Коммуну Пельека отвечает:

– Вы еще новички в революции и не понимаете, что такое Коммуна, когда она звонит в набат и бьет всеобщий сбор. Поскольку наши представители (в Конвенте) не выполняли своих обязанностей, Коммуна имеет право их уволить и изгнать[860].

Его поддерживает Франсуа-Луи Фурнеро, карлик-горбун, за плечами которого карьера выдающегося радикала, в том числе активное участие в революционных journées начиная с 1789 года, а также бюрократическая служба, апогеем которой стала должность в одной из народных комиссий, где он почти не проявлял милости к врагам Республики. Он обращается к своей секции:

– Граждане, Коммуна спасена и теперь одерживает верх; Робеспьер и Анрио вырвались из лап негодяев, а завтра мы разоружим жандармерию. Генеральный совет только что назначил Исполнительный комитет.

Возможно, на предыдущих заседаниях Генеральной ассамблеи подобная речь была бы принята на ура. Сегодня же все наоборот: сограждане Фурнеро скептически относятся к законности действий Коммуны. Выступления Пельека и Фурнеро действительно лишь раздражают слушателей. Вскоре консенсус зала укрепляется еще больше – когда командир батальона Кенз-Вен Франсуа Бурбо, который ранее вечером помогал руководить гильотинированием на площади Низвергнутого Трона, возвращается со своего наблюдательного поста у Ратуши, чтобы сообщить согражданам, что Коммуна принимает, на его взгляд, откровенно «либертицидные» законы. Коммуна хочет убить свободу народа. Похоже, что двенадцати адъюнктам, которых Исполнительный комитет Коммуны отправил переубеждать жителей Парижа, предстоит нелегкая работа.

До 23:00

ПАРИЖСКИЕ ТЮРЬМЫ

– Робеспьер, молчать! На место![861]

Нервное напряжение, разлитое по всей тюремной системе, распространилось и на тюремщиков, и на их сторожевых собак. Начальник тюрьмы Сент-Пелажи, что на Левом берегу, с трудом сдерживает Робеспьера, своего любимого мастифа. Из-за его громкого лая сложнее слышать шум города.

С наступлением вечера в ближайших к центру города тюрьмах заметно усиление уличной активности; то и дело слышны крики, бряцанье оружия, цокот копыт, скрип артиллерийских лафетов и топот марширующих рот Национальной гвардии. Многие заключенные Люксембургской тюрьмы стали свидетелями странной истории с тем, как туда не допустили Робеспьера, а также того, как им удалось избежать расправы (по крайней мере, так им показалось). Сестра Теотиста узнает об этом, когда на пол ее камеры падает брошенный с улицы камень. Вокруг него обернуто послание:

Конвент только что объявил Робеспьера вне закона. Он и его приспешники скрываются в мэрии, но здание окружено множеством батальонов.

Теотиста и ее подруги бегут рассказать об этом своим сокамерницам. Может ли все это быть правдой[862]? Или желаемое всего лишь выдается за действительное?

Люксембургская тюрьма осведомлена о событиях во внешнем мире лучше большинства остальных. В других тюрьмах по-прежнему ничего не знают, и в воздухе витает страх – не повторятся ли сентябрьские убийства. В тюрьме Пор-Либр тюремщик Али отреагировал на известие об арестах тревожно и эмоционально: ударив себя по лбу, он простонал, что Робеспьер – кормчий, и если он погибнет, то будет потеряна и Республика. Выместит ли он свои дурные предчувствия[863] на заключенных? В тюрьме Ла Форс в квартале Марэ, где содержится Тереза Кабаррюс, заключенные кто как может готовятся к обороне на случай вторжения толпы: двери камер они баррикадируют кроватями, а сами вооружаются ножками стульев и ножами, которые удалось спрятать от тюремных обысков на острые предметы. Известие о том, что в их тюрьму был помещен сам Робеспьер (на самом деле то был Огюстен, а не Максимилиан), переполняет их эмоциями; вторая, еще более сильная, волна чувств охватывает их, когда они узнают, что его освободили и он направляется в Ратушу. Такого рода мероприятия по организации самообороны устраиваются и в других тюрьмах. В Плесси детей заставляют собирать пепел и золу[864], чтобы бросать их в глаза нападающим. В тюрьме монастыря английских бенедиктинцев охранники постоянно заходят в камеры и щелкают затворами своих ружей. Коллега Мерсье Флери и другие депутаты подслушивают разговоры своих тюремщиков, которые наводят их на мысль, что в полночь произойдет массовое убийство. «Никто, – слышат они, – сбежать не должен». Депутат Лорансо воспринимает эту новость с усталой покорностью, просто ложится на кровать лицом к стене и засыпает. Флери вне себя от страха и трясет своего коллегу, пытаясь разбудить его. Лорансо сохраняет спокойствие:

– Если они начнут убивать на первом этаже, скажите мне, и я покончу с собой, выпрыгнув из окна[865].

Горячечное возбуждение Флери более типично для тюремных настроений, чем спокойствие Лорансо. У обитателей тюрем – да и у всего города – нервы на пределе.

23:00

ЗАЛ РАВЕНСТВА, РАТУША

Исполнительный комитет Коммуны получил копии прокламации Конвента, которую подготовил сегодня Барер. К ней члены комитета отнеслись спокойно. Однако теперь они получили копии декрета об объявлении противников Конвента вне закона. И вот тут они по-настоящему содрогнулись. По этому декрету ясно, что борьба ведется не на жизнь, а на смерть.

Комитет решает выпустить контрпрокламацию – акт неповиновения, который сплотит его сторонников, привлечет на его сторону колеблющихся и напугает тех, кто связал свою участь с Конвентом. Это было уже третье подобное послание за час, говорит о том, что они в самом деле обеспокоены тем, что их слова не оказывают желаемого эффекта и не поспевают за скоростью развития событий.

Революционная Коммуна во имя безопасности народа приказывает всем своим гражданам не признавать никакой другой власти, кроме нашей, арестовывать всех, кто злоупотребляет званием представителя народа и изготавливает вероломные прокламации, ставящие его защитников вне закона, а также объявляет, что с теми, кто не подчинится этому верховному приказу, будут обращаться как с врагами народа[866].

В версии, адресованной жителям деревни Шуази, добавляется:

Друзья свободы двинулись против заговорщиков. Коммуна – место встречи всех патриотов. Идите вперед с пушками, оружием и своими преданными Республике женами и дочерьми.

Коммуна сильнее большинства других органов противилась участию женщин в политической и общественной жизни. Желание присовокупить к своим силам «жен и дочерей» выглядит шагом отчаяния.

Пайян догадывается, что весть о декрете, объявляющем противников Конвента вне закона, уже проникла в зал Совета, и возвращается туда, чтобы подбодрить собрание – нечего жалеть о своем неповиновении. Он радуется налепленному на него ярлыку человека вне закона:

– Да, мы вне закона у заговорщиков, контрреволюционеров, роялистов и в законе – у Свободы и Равенства![867]

Однако сразу после этого Пайян сам сводит на нет эффект от своего смелого заявления. Он совершает серьезный промах, сообщив собравшимся, что любой, кто в этот час поддержит Коммуну, может рассчитывать на включение в список лиц, объявленных Конвентом вне закона, – ведь положения декрета сформулированы таким образом, чтобы опасность ощутили пособники и подстрекатели. Пайян полагает, что это грозное заявление должно удвоить решимость собравшихся. Однако, хотя сначала его реплику встречают привычными возгласами поддержки, вскоре до зала доходит смысл сказанного. Если Конвент победит, любого из присутствующих могут схватить и расстрелять. Публичные галереи, и без того немноголюдные после отмены запрета на выход, быстро и заметно редеют. Люди хотят спасти свою шкуру. Дело Коммуны, похоже, не стоит таких рисков.

На внезапную угрозу для жизни точно так же реагирует не только публика. Члена совета Шарля Бальена, которому трудно было разобраться в событиях этого вечера, откровение Пайяна поражает словно гром среди ясного неба. Убежденный, что смерть гонится за ним по пятам, он спешит домой, в секцию Кенз-Вен, ища утешения у жены. Примерно с этого же момента на декретах Коммуны перестает появляться подпись гр. Флери – секретаря Коммуны, ранее известного как Бурбон. Флери-Бурбон пустился наутек[868]. Это тревожная тенденция. В Ратуше начинается паника.

23:00