28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов

стало прорваться на запад, в район действий американских войск. Путь ей преградили на севере и северо-востоке войска 1-го Белорусского фронта, на юго-востоке и юго-западе – 1-го Украинского фронта…

Бои носили исключительно ожесточенный, кровопролитный характер. Атаки и контратаки, как правило, заканчивались рукопашными схватками. Обреченный враг рвался на запад. Но под ударами наших войск группировка была рассечена на отдельные части…

Одна из таких групп прорвалась в Луккенвальде, оказавшись в тылу боевых порядков корпуса И.П. Ермакова. Поскольку же он в то время отражал яростные атаки с запада 12-й армии Венка на рубеже Белиц, Тройенбритцен, боевая обстановка здесь стала напоминать слоеный пирог: корпусу пришлось частью сил вести бой перевернутым фронтом. Главные же силы, разумеется, по-прежнему отражали натиск армии Венка».

Против частей 9-й армии немцев активно работала советская авиация. «Основные силы 2-й воздушной армии во взаимодействии с несколькими авиасоединениями 16-й воздушной армии в это время громили франкфуртско-губенскую группировку. Этот огромной взрывной силы “блуждающий котел” (200 тысяч солдат и офицеров, свыше 2 тысяч орудий и минометов и 300 танков и САУ) упорно пытался пробиться на запад и соединиться с 12-й немецкой армией, наносившей встречный удар со стороны Белица, и летчикам Красовского всю неделю пришлось поработать весьма напряженно», – описывал действия летчиков Новиков.

Маршал Конев сравнивал «действия 12-й армии Венка и 9-й армии противника, прорывавшейся ему навстречу», и отдавал предпочтение 9-й армии. «Венк, получив сильные удары в первых же боях, в дальнейшем продолжал воевать, если так можно выразиться, по протоколу, только бы выполнить приказ, и не больше. А 9-я армия, пробиваясь из окружения, действовала смело, напористо, дралась насмерть». Следует заметить, что бойцы 9-й армии имели большой боевой опыт, тогда как 12-я армия была сформирована в основном из новобранцев.

Окончательно вырвались на оперативный простор войска 2-го Белорусского фронта маршала Рокоссовского. 27 апреля 2-я ударная армия генерал-полковника Федюнинского, очистив от неприятеля остров Гристов, правым флангом подошла к Свинемюнде. Главные ее силы уверенно продвигались вдоль южного берега Штеттинской гавани – на Анклам и Штральзунд. По пути они уничтожали отходившие в северном направлении части штеттинского гарнизона и полк «Померания».

«Начиная с 27 апреля враг уже не мог сколько-нибудь прочно закрепиться ни на одном рубеже, – утверждал Рокоссовский. – Началось стремительное преследование его отходящих частей, хотя они не упускали случая огрызаться.

Отступая, вражеские войска взрывали за собой все мосты, минировали и разрушали дороги, пытались дать бой в каждом удобном для обороны населенном пункте. Но, несмотря на это, скорость продвижения наших войск в сутки достигала 25–30 км… Вскоре 2-я ударная армия Федюнинского и 65-я Батова, наступавшие в северо-западном направлении… достигли побережья Балтийского моря».

А вечером – в соответствии с приказом Сталина – Москва отметила встречу союзников на Эльбе салютом «доблестным войскам 1-го Украинского фронта и союзным нам англо-американским войскам» двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий.

Мартин Борман в дневнике зафиксировал совсем не праздничное настроение, царившее в подземном бункере фюрера 27 апреля: «Гиммлер и Йодль задерживают подбрасываемые нам дивизии! Мы будем бороться и умрем с нашим фюрером – преданные до могилы.

Другие думают действовать из “высших соображений”, они жертвуют своим фюрером – тьфу, какие сволочи! Они потеряли всякую честь!

Наша имперская канцелярия превращается в развалины. “Мир сейчас висит на волоске”. Союзники требуют от нас безоговорочной капитуляции – это значило бы измену Родине!

Фегелейн деградирует – он пытался бежать из Берлина, переодетый в гражданский костюм».

Расшифруем, что стояло за этими скупыми строками.

Историю глазами оборонявшихся видел командовавший обороной Берлина генерал-полковник Вейдлинг: «27 апреля неприятельское кольцо замкнулось вокруг Берлина, город был окружен. В концентрированном наступлении русские танковые и стрелковые дивизии все ближе и ближе подходили к центру города».

Начальник личной охраны фюрера генерал Раттенхубер сообщал о телеграмме «от фельдмаршала Кейтеля, который доносил о том, что 12-я армия подвергается сильным атакам советских войск и продолжать наступление на Берлин не может. 9-я армия полностью окружена русскими, а корпус Хольдта перешел к обороне. Таким образом, все наши надежды на спасение рухнули».

Вечером 27 апреля Вейдлингу «стало совершенно ясно, что имеются только две возможности: капитуляция или прорыв. Дальнейшее продолжение борьбы в Берлине означало преступление…

В 22 часа 27 апреля в кабинете Гитлера произошло обсуждение обстановки… Генерал Венк после первых успехов вел тяжелые оборонительные бои юго-западнее Потсдама. Берлин был окружен, и не чувствовалось никакого отвлечения сил с помощью четырех наступающих групп. На освобождение Берлина от блокады нельзя больше рассчитывать…

В этот момент в кабинет ворвался государственный секретарь Науман и, прервав мой доклад, в большом возбуждении доложил:

– Мой фюрер, стокгольмский радиопередатчик сообщил, что Гиммлер сделал предложение англичанам и американцам о капитуляции Германии и получил от них ответ, что они будут согласны вести переговоры, если к этому привлекут третьего партнера – Россию.

Воцарилась тишина. Гитлер стучал своими тремя карандашами по столу. Его лицо исказилось, в глазах был виден страх и испуг. Беззвучным голосом он сказал Геббельсу что-то похожее на слово “предатель”. Некоторое время сохранялось неприятное молчание, затем Кребс тихим голосом предложил мне продолжать доклад.

Я доложил, что оба аэродрома в Берлине – Темпельхоф и Гатов – были потеряны… Почти все крупные продовольственные склады, включая склад в западном порту, 26 и 27 апреля перешли в руки противника. Уже чувствуется недостаток в боеприпасах…

Вся речь Гитлера сводилась к следующему:

– Если Берлин попадет в руки противника, то война будет проиграна. По этой причине я нахожусь здесь и отклоняю решительным образом всякую капитуляцию…

На этот раз предложить выйти из окружения путем прорыва я решил отказаться. Ввиду того, что было уже 2 часа ночи, нас отпустили. С Гитлером в кабинете остались Геббельс и Борман».

Гитлер сначала не мог поверить в отступничество Гиммлера. Он попросил связаться со ставкой Дёница, чтобы тот расспросил (пока не допросил) находившегося там начальника СС. Гиммлер факт переговоров со шведами отрицал.

Фюрер поверил лишь тогда, когда информация шведского радио была подтверждена экстренным сообщением агентства Рейтер, в котором был и ответ глав трех держав Гиммлеру – о возможности капитуляции только перед всеми союзниками сразу.

Раттенхубер подтверждал, что «заместитель имперского шефа прессы Лоренц доложил Гитлеру, что, по сообщению агентства Рейтер, Гиммлер обратился к правительствам США и Англии с предложением заключить сепаратный мир. Гитлер в отчаянии бросил эту телеграмму на стол и промолвил:

– Теперь, когда даже Гиммлер изменил мне, я лучше умру здесь в Берлине, чем погибать где-нибудь на улице.

В тот же день Гитлер исключил Гиммлера из партии».

Фюрер