Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

потребности, не обеспечивает ему этого удовлетворения. Чужая сила, над которой он не властен, – вот от чего зависит определение того, станет ли для него избыток, которым он владеет, целокупностью удовлетворения»19. Коллективизация, или объективизация человеческих потребностей ведет к возникновению человеческого общества и, в конечном итоге, государства как некой «общей воли» людей.

Применительно к идеальной сфере слово «потребность» используется эпизодически, но сплошь да рядом встречаются синонимичные ему «стремление», «влечение», «жажда». В альбом Иоганна Хельда Профессор как-то записывает: «Не любопытство, не тщеславие, не соображения пользы, не долг и не добросовестность, а неистребимая, несчастная, ни с чем не сравнимая жажда влечет нас к истине»20 (курсив мой. – Ю. В.).

Особый интерес представляют для нас рассуждения о субъективном и объективном в человеческом поведении. Историческая деятельность человечества, наставляет нас Профессор, слагается из действий людей, вызванных реальными интересами каждой личности. «Пусть индивидуальность общего хода вещей считает, что она совершает поступки только для себя или своекорыстно: она лучше, чем она мнит о себе, ее действование есть в то же время в-себе-сущее, всеобщее действование»21. Каждый человек преследует свои собственные индивидуальные цели, а в результате из его действий возникает нечто иное, то, что было в его действиях, но чего не было в его намерениях. На первый взгляд кажется, что великие люди, герои творят историю «сами из себя», произвольно. Однако на самом деле они ограничены эпохой, их заслуга состоит лишь в понимании того, что является своевременным. Настоящее государство и правительство возникают лишь тогда, когда огромная масса людей уже не может удовлетворить свои потребности так, как она удовлетворяла их раньше22.

Триада субъективного, объективного и абсолютного как последовательных этапов самораскрытия Абсолютной идеи и движения Мирового духа – нам это очень пригодится в дальнейшем.

Я пока воздержусь от сопоставления профессорских субъективного, объективного и абсолютного с симоновскими витальными, социальными и идеальными потребностями, но отмечу, что в сфере объективного духа Профессор мыслит именно общественное – «народный дух», государство, мораль, а в сфере духа абсолютного – искусство, религию и философию.

Эволюционистский взгляд на жизнь Профессор называл «неуклюжим». Но нас это не должно смущать: когда Профессор умер, Дарвину было всего двадцать два года, и эволюционное мышление выглядело тогда действительно неуклюжим, как новорожденный жеребенок. Тем более неуклюжим для Профессора, у которого Абсолютный дух не только в самом себе неудержимо развивается, самопроявляется и самопостигается в идее, но и в своем «выступлении вовне», в объективировании в природе если не порождает эволюционное движение, то, по крайней мере, запечатлевает овеществленные, материализованные и, я бы сказал, психосоматические следы этого внутреннего становления и развития. Профессор вручает нам великолепную феноменологическую методику, которая может продуктивно использоваться в «общей теории эволюции», и самые крупные эволюционисты давно уже ее используют, сознательно или предсознательно.

Настоящее сокровище для эволюционно мыслящего антрополога, на мой взгляд, представляет теория гештальтов, которые словно бы выстраивают винтовую лестницу различных и последовательных проявлений жизни, телесных и психических, материальных и идеальных, представляя собой станции («Stationen»), формообразования и модусы самореализации… – Профессор говорит: духа, а мы можем перевести: некоего осевого и абсолютного движения жизни.

У этого движения Профессор очерчивает не только внешние ступени и формы, но проникает во внутреннюю его диалектическую динамику: каждый модус-гештальт, с одной стороны, выступает с собственными «притязаниями», а с другой – вступает в конфликты с другими гештальтами; тезис порождает антитезис, а их великая борьба предполагает грядущий диалектический синтез и прежде всего «средний термин», который «следит» за тем, чтобы противоположности не истребили друг друга, чтобы не исчезли целостные, пусть и разорванные внутри, образования. «„Средний термин“ есть некая стоящая над противоположностями объективная духовная сила, сила истинного, дух, развивающийся далее целостности, некоторый гарант развития, посланец субстанции, абсолютного духа»23. Диалектический синтез окончательной смерти никогда не допускает, отрицает междуусобное отрицание, снимает, а не уничтожает, трансформирует и тем самым продуктивно закрепляет явленное, познанное, прожитое и пройденное. Иллюзии развенчиваются, действительное утверждается во имя более богатых и совершенных материализаций и идеаций.

В какой-то мере Профессор философски предвосхитил многие эволюционные законы, открытые учеными лишь в XX веке, а некоторые его эволюционистские интуиции до сих пор ждут научного осознания и разносторонней научной разработки.

У Абсолютного Профессора есть почти всё для продуктивной и положительной эволюционной ормологии. Нет у него лишь онтологизации Потребности. Хотя его Абсолютный дух постоянно выдвигает «претензии», непрерывно требует, но – как? от кого? для чего? – неясно.

Во всяком случае, когда в марте 1820 года при официальном вступлении на преподавательскую должность Страдающий Доцент заговорил о конкретных «мотивах» в поведении животных, Профессор его не понял. А через несколько лет Доцент впервые онтологизировал Волю (почти Потребность) как скрытую сущность и движитель всего и всяческого.

§ 123

Вы спросите: если Доцент действительно онтологизировал Потребность-Волю, то почему бы нам… Нет, Боже упаси!

О том, чтобы сделать его лоцманом, и речи быть не может! Он отрицает историчность. Он презирает диалектику. Он убежденный пессимист. Мир для него – в худшем случае мираж, а в лучшем – его собственные представления. Он помешан на «Упанишадах», той самой книге, с которой он не расставался ни днем ни ночью и из которой почерпнул свое антропологическое страдание.

Не только в качестве лоцмана, но и как пассажир он весьма одиозен на нашем корабле. Возвышенного над морем-рекой Трансцендентного Академика он, в сущности, даже не видит, так как сидит к нему спиной, а говорит об изображении Академика на своем медальоне, который словно нарочно прижимает к груди, чтобы мы не видели разительного несходства между действительным образом и реальным подобием. Абсолютного Профессора Доцент на дух не переносит, то и дело оборачивается к нему и злобно огрызается.

И тем не менее в феакийском видении Страдающий Доцент явился мне вместе с Профессором и Академиком и ближе всех ко мне расположился. Неудивительно. Я люблю его философию; я почти во всем с ним не согласен, но это несогласие сближает меня с ним намного интимнее и роднее, чем интеллектуальное восхищение – с Академиком, протейское гештальтирование – с Профессором. Будь я студентом Страдающего Доцента, он наверняка осмеял бы меня и выставил за дверь, но я подслушивал бы из коридора, согласно противоречил и отрицающе единомыслия. Во-первых, он сам так учил и учит: на путях философствования ни с какими авторитетами не смей церемониться. Во-вторых, его и мои представления суть порождения наших различных воль, которые, однако, на самом деле не существуют, а являют собой весьма обманчивое и иллюзорное проявление единой Мировой воли. То есть мне лишь представляется, что Доцент