Эротика - Лу Андреас-Саломе

превратит ее в золушку. В блестящем платье она позабыла, что только благодарность другого существа за собственное воодушевление накинула на нее этот чудный наряд. Да, благодарность за собственное воодушевление и еще, быть может, неосознанное чувство вины, часто присущее эротическому эгоизму как смутное раскаяние за всегдашнее празднование себя и только себя. И все же из этого клубка спутанных эротических мотивов ткется, точно золотая тень, прокравшаяся между любящими, тончайший идеальный образ, назначение которого – быть посредником от сердца к сердцу.

Эротический образ

Лишь удивление вызывает то, как несправедливо трактуют эротику именно в этом пункте. Прежде всего, это касается элемента участия духа в любовном порыве. Все, чего касается дух, достойно внимания. Но здесь, как говорят, он выдает столь явные симптомы опьянения, что не остается иного выхода, как рассматривать его сквозь призму романтического подхода или заподозрить в той или иной степени патологии. На протяжении всей истории человечества это было больным местом, про которое говорили, что здесь сознание, дескать, надевает шутовской колпак, который удерживает от серьезного отношения к собственному состоянию. В общем, удовлетворяются тем, чтобы держать сексуальность под лупой в таком ракурсе, в каком она локализованно предстает в низших центрах мозга, а затем в довесок присоединяют к ней чувственный материал неэротического типа, который, хвала и слава Богу, постепенно все же может к ней присоединиться, как например, благосклонность, дружелюбие, добросердечие, ответственность и т. п. Впрочем, все это в хмельном буйстве запредельных перехлестов эротического не благоприятствует любви, а, наоборот, стоит ей поперек дороги.

Однако что-то слишком человеческое упускается в сексуальной жизни, если пренебрегают столь характерной для людей любовной одержимостью. В безумных излияниях влюбленных всех времен и народов мы получаем полный объем того, что человек, силой своего пылкого интеллекта сделал из секса, но получаем лишь в том случае, если не рассматриваем эти содержания ни романтически, ни с медицинским интересом. Эти содержания переводят на духовный язык то, что с древнейших времен пол стремился передать средствами телесной выразительности, как свой единственный смысл: что он берет целое и отдает целое.

Понятно, почему еще Шопенгауэру понадобилось так глубоко запустить руку в свой метафизический мешок, чтобы поставить любовную иллюзию как таковую вне закона (как в этом чувствуется праведный гнев всех обманувшихся в любви!): на поверку вместе со своей соблазнительной приманкой эта иллюзия оказалась лишь хитроумной мышеловкой для его «воли к жизни». Это прежде всего объясняется тем, что с того момента, как половая функция была введена на правах одной из многих в ряд локализованных процессов высокодифференцированного организма, жгучий напор всеохватывающего сексуального волнения должен был в определенной мере уходить в пустоту. Согласно распространенному мнению, любовная иллюзия может быть лишь предметом роскоши, который, как соблазнительный аксессуар, прилагается к голой прозе секса, дабы в своем чрезмерном приукрашивании быть обреченным на всегдашнее несоответствие действительности. И тем не менее нельзя сказать, что любовная иллюзия – исключительно орудие самообмана: в ней эротическое впервые пытается чисто духовными средствами пробить через телесное стеснение духовную дорогу до некогда утерянного рая. Потому мы переживаем иллюзию тем интенсивнее, чем глубже любовь в нас, а если к этому примешивается еще и вся сила нашего разум а, то эта иллюзия – прошу прощения за каламбур – становится совершенно безумной.

Нередко во всем поведении любящих по отношению друг к другу отстраненному взгляду вполне очевидно, что тот род сновидения, в котором они живут, осуществляется как бы по принципу согласия по умолчанию. Что поделаешь, определенные вещи – лучшие вещи – поддаются только стилизации, невозможно до конца пережить полноту их бытия, как будто великая поэтическая полнота, которую они хранят в себе, может быть воспринята только в определенной форме – форме, унаследовавшей свои очертания от благоговейной тоски по прекрасному, которой человек отдается в удивительном сочетании мало свойственной ему сдержанности и одновременно бесцеремонности. Посредством эротической иллюзии, которая устанавливает отношения взаимовлияния между влюбленными, осуществляется связь человека со всей остальной действительностью: Другой, всегда оставаясь вне нас, освящает своим присутствием внешний круг вещей; он становится той точкой единения, в которой мы впервые обручаемся с миром той реальности, которая никогда полностью не входила вовнутрь нас. Жизнь для нас становится красноречивой: она начинает звучать нотами и тактами, превращающими наши души в свой камертон. Так эротический образ любимого существа расширяется до бесконечности вселенной, с тем чтобы, в каком бы уголке мира не находились влюбленные, магия преображения коснулась волшебного края их прирученных вещей. Именно поэтому так оправданно боятся того, что слишком глубокое самопознание может положить конец любовному порыву, именно поэтому каждая настоящая любовь начинается с творческого толчка, приводящего в вибрацию чувство и дух. Поэтому при всей поглощенности Другим, нас охватывает лишь незначительное любопытство, каков же он все-таки сам по себе, безотносительно к нам. И даже если Другой превзошел все самые смелые ожидания, что, несомненно, должно было углубить и укрепить наш союз во всех смыслах, нам предстоит испытать глубокое разочарование, и все потому, что настанет время, когда игровое пространство перестанет существовать, а к Другому уже невозможно будет отнестись творчески – «сочиняя» его, «играючи» в него. Мы начинаем испытывать какое-то особое раздражение по поводу именно тех черточек, которые прежде для нас были особо волнующими: даже задним числом они не могут оставить нас равнодушными – либо восхищение, либо отторжение – и вследствие этого неравнодушия еще более раздражают, напоминая о том мире, которому наши нервы некогда отвечали дрожью, о мире, ставшим чужим.

Эротика и искусство

 Больше всего мы узнаем о своеобразии побудительных причин эротического, когда сравниваем его с другими сильными всплесками фантазии, особенно с фантазией в искусстве. Конечно, здесь перед нами предстает глубокое, хотелось бы сказать, кровное, родство, которое объясняется тем, что произведение искусства рождается от взаимодействия освященных временем образцов с амбициозными устремлениями того, что было приобретено индивидуально: оба явления содержат таинственный синтез прошлого и настоящего, порыв к эросу и к творчеству и там и там рождается из этого тайного взаимодействия. В этих темных пограничных областях роль, которую в обоих случаях могла бы играть «зачаточная плазма», еще совсем не изучена; однако то, что инстинкт творить художественные формы и половой инстинкт порождают глубокие аналогии, что эстетическое восхищение незаметно переходит в эротическое, а эротическая тоска, в свою очередь, невольно тянется за эстетическим, за украшательством (тоска, которая на животном уровне, например у самцов пернатых, делала украшения непосредственно из тела), – все это может быть признаком глубокого «сестринства», развития из одного