Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

бытия, выходящего за пределы тревог взросления и зрелости. Ребенок – родитель человека – олицетворяет прошлое; кроме того, он воплощает потенциал и вечную надежду на будущее. Например, хасиды верят, что «цаддик [совершенный праведник] находит то, что было потеряно с рождения, и возвращает это людям»[436]. В христианском предании также говорится: «…если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 3:3). Созревание означает расширение способностей, отделение себя от окружающего мира, преобразование возможности в действительность, а также и потерю потенциала, поскольку развитие происходит в одном направлении, а не в каком-либо из множества других. То есть рост также означает падение, поскольку каждый шаг к взрослой жизни неумолимо приближает нас к смерти.

В мифологическом представлении изначальное райское состояние обычно нарушается роковым поступком человека, которым он противопоставляет себя небесному источнику существования. Это противодействие болезненно и часто изображается как ужасная ошибка или грех. Тем не менее происхождение жизненного опыта и истории, то есть самого бытия, оказывается неразрывно связанным с такой оппозицией. Первоначальное райское состояние, хотя и характеризуется абсолютным единением, тем не менее, кажется парадоксально ущербным. Оно сулит страдание от неопределенности небытия и указывает на нехватку самой реальности:

Нечто бесформенное, но совершенное, существовало прежде неба и земли;

Без звука, без материи,

Ни от чего не зависящее, неизменное, всепроникающее, непреходящее,

Словно матерь всего сущего под небесами[437].

Такое небытие является неизбежным следствием отсутствия ограничений или противопоставления. Оно отбирает то, что составляет начальную точку отсчета, и, следовательно, лишает его существования. Как место (предыдущее состояние невинности) рай несет отпечаток беззаботности, ценность которой умаляется сравнительной нереальностью такого бытия. Ничто еще не распалось на части в Эдемском саду – не разделилось (полностью) на составные элементы. Однако то, что неотличимо друг от друга, не является двумя разными вещами, и одна вещь без каких-либо опознавательных черт может и не существовать.

Рай – это мир до того, как он стал осознанным. Там нет страданий и смерти, потому что там нет никого определенного, кто мог бы страдать или осознать природу и смысл субъективного бытия, которые появляются при отделении от единого целого. Первый прародитель-гермафродит обитает в этом месте до разделения на мужа и жену[438]; и существует неосознанно даже после этого разделения:

И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились (Бт. 2:25).

«Познать» наготу и устыдиться ее – значит почувствовать незащищенность, слабость и уязвимость. Человек, открывшийся перед толпой и миром, тут же ощущает ущербность своего существования, которая будет ему неопровержимо и болезненно продемонстрирована. Не осознавать наготы – не иметь самосознания – значит гораздо меньше беспокоиться и при этом гораздо меньше «быть». Райский мир ребенка более бледный и расплывчатый, чем мир взрослого. У малыша меньше обязанностей и забот. Детство обладает очарованием, которого не хватает в зрелости, по крайней мере, с определенной, сложившейся точки зрения. Но, в отличие от взрослого, ребенок ужасно уязвим, хотя он не осознает своей слабости и не испытывает мук до тех пор, пока это состояние трагически не проявится. Взрослый же, напротив, знает, что может пострадать, и постоянно тяготится этим знанием. Его обостренное сознание (то есть самосознание) помогает устоять на пути выживания (даже если он должен беспокоиться о будущем). Как и мир младенца, рай несовершенен, и в то же время он находится под угрозой.

Отделение света от тьмы, порожденное Логосом – Словом, – равносильно появлению сознания. Оно дает начало человеческому опыту и исторической деятельности, которые представляют собой реальность, во всех смыслах. Это прообраз и основная предпосылка детальной проработки и описания более различимых притягивающихся и отталкивающихся пар противоположностей:

В начале сотворил Бог небо и землю.

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы (Бт. 1:1–4).

Свет и тьма составляют мифическую целостность, парадоксальное единство порядка и хаоса, из которого появились изначальные элементы материальной Вселенной. Свет – это озарение, вдохновение; тьма – невежество и вырождение. Свет есть взошедшее солнце, вечный победитель бесконечно повторяющейся битвы со змеем ночи, спаситель, мифический герой, избавитель человечества. Это король металлов – чистое и нетленное золото, символ ценности цивилизации. Это Аполлон, божество просветления, ясности и сосредоточенности, дух, противостоящий темной материи, яркая мужественность, контрастирующая с мрачной и бессознательной женственностью. Свет – это Мардук, вавилонский герой, бог утра и весеннего дня, который выступает против Тиамат, чудовищной богини смерти и ночи; это Гор, который борется со злом и спасает плененного отца; это Христос, который побеждает смерть, преодолевает прошлое и уравнивает всех людей с божественным Логосом. Существующие в свете рождаются, живут и получают искупление, а отошедшие от него выбирают путь зла – духовную смерть – или полностью погибают телесно.

Миф приравнивает возникновение материальной Вселенной к отделению света от тьмы из-за аналогического или метафорического тождества между этим действием и таинственным разграничением сознательного опыта и бессознательного неведения. Познание и день так же неразрывно связаны, как забвение и ночь. Темнота накладывает серьезные внешние ограничения на бодрствующий дух, устраняя или притупляя чувства времени и пространства. Чернота ночи возрождает неведомые силы и бесконечно подчиняет человека страхам, все еще непостижимо заложенным в опыте:

Святая ночь на небосклон взошла,

И день отрадный, день любезный,

Как золотой покров, она свила,

Покров, накинутый над бездной.

И, как виденье, внешний мир ушел…

И человек, как сирота бездомный,

Стоит теперь и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне опоры, ни предела…

И чудится давно минувшим сном

Ему теперь все светлое, живое…

И в чуждом, неразгаданном, ночном

Он узнает наследье родовое[439].

Сознание исчезает во сне под влиянием неконтролируемых и безличных внутренних сил. Точно так же ночь окутывает день, подчиняясь внешним законам космоса[440]:

…основная метафора, лежащая в основе «начала», на самом деле вовсе не рождение. Скорее это момент пробуждения от сна, когда исчезает один мир и возникает другой. Такой процесс цикличен: люди знают, что в конце дня вернутся в мир сна, но в то