Эротика - Лу Андреас-Саломе

вещей кажется просто невозможной; несомненно, что факт их существования должен основываться на веской причине. Чем более остро делается вывод об особенностях половых различий, тем более очевидным кажется существование некого места, локуса, в пределах очертаний мужчины и женщины, где должны пересекаться линии их сущностей, – должна существовать некая точка, исходя из которой далее их жизни развиваются как некие целостности, сверхполые андрогины; ее наличие столь же очевидно, как и то, что все мы произошли от отца и матери. И чем в более глубокие слои мы будем погружаться в нашем исследовании, тем яснее будет проступать единство половой раздвоенности. В наибольшей степени это касается духовно-творческой деятельности, словно бы она, приходя к нам из необозримой дали поколений ради того, чтобы освободиться от собственной чрезмерной полноты жизни, некогда и положила начало половой двойственности, породила полюса, перепад напряжения, импульс к развитию. Поэтому не удивительно, что для объяснения данного феномена столь часто обращаются именно к личностям художников, к гениальности как таковой.

Там, где наше побуждение к сотворению чего-то внешне материального нуждается в наличии дополняющей половины, острота противостояния полов не только сглаживается, но и впервые осознается как таковая. Все, что интегрируется в нас самих под влиянием эротического аффекта, имеет смысл, скорее, только для достижения этой цели прорыва за рамки половой разделенности – человек как представитель своего пола в таком состоянии кажется буквально перегруженным собственным полом, ведь лишь выступая в качестве дополняющего «другого мира», он приходит к желаемому единству. И действительно, решающий характер этого состояния и процесса с большей очевидностью обнаруживается в пределах крайнего заострения преувеличения половых различий, в том смысле, что только в данном случае содержание понятия «мужской» или «женский» раскрывается в отношении отдельно взятого человека.

Поскольку тот аспект дела, который в состоянии направить наше исследование от чрезмерных абстрактностей к многостороннему освещению конкретики, первоначально оказался выпущенным, то имеет смысл взяться за него сейчас. А именно это касается рассмотрения обстоятельств того, как между отдельными личностями может возникнуть такое переживание, как любовь, которое существенно преобразует их обоих.

Если критерием совершенно осуществившейся любви избрать принцип разделенности испытываемого чувства и возможность утверждать, что любящие переживают его одинаковым образом, то такая любовь сама по себе будет совмещать обе гендерные ипостаси человека, она соединяет их приблизительно так же, как в телесном плане зачатие соединяет мужское и женское. Мужчине это дает возможность, несмотря на обострение межполовых различий, наряду с этим осознать и противоречия, которые заключаются в рамках его собственного пола[2].

Если в телесных процессах зародышевая плазма, семя, могла стать физической причиной, оказывающей на нас скрытое и всевозрастающее влияние, то духовно взлелеянная любовь получила бы возможность освободить в нас то, что на данный момент в нашем развитии не предусмотрено. Чувственное опьянение, которое всегда сопутствует физическому возбуждению, в данном случае было бы почти полностью освобожденным для творения положительных духовных ценностей. В итоге можно было бы добиться того, что на фундаменте раскрепощенного воображения два человека смогли бы выявить в каждом из них двоих и в своем ребенке ту латентную психическую двуполость, которая является творческим принципом в созидании всего сущего. Здесь разполовиненность впервые самостоятельно стремится к своей духовной интеграции ради осуществления «своего сверх». Присутствие мужественности в женщине и женственности в мужчине, которое наблюдается у всех нас, работает по-разному в каждом из индивидуальных случаев. Иногда это совершенно раскрепощает персону от того пола, к которому она принадлежит, и нарушает гармонию, хранимую самой сущностью его/ее бытия, смывая клеймо женственности с женщины и феминизируя мужчину. Но только в тех людях, которые ориентированы постоянным присутствием своего партнера «внутри себя», наша психическая бисексуальность может стать плодотворной.

Поэтому если физический любовный оргазм, посредством своей объединяющей нас силы, несет с собой ощущение блаженства, то «духовный оргазм», как редкостное переживание любви, действительно может оказаться совершенным счастьем и внутренней полнотой. Безошибочный инстинкт подталкивает нас к предположению, что любовь, согласно своему изначальному и совершенному смыслу, таит в себе более глубокое предназначение, чем физическое сотворение новой жизни.

Поэтому именно здесь, где любящие друг друга еще раз с почти первозданной подлинностью внутренне переживают свою судьбу, они впервые кажутся прочно связанными друг с другом, связанными той связью, которая не ограничивается принципом простого взаимодополнения недостаточных в самих себе половинок, а ради преодоления противоположностей привносит в любовь инородные ей компоненты. Два человека, мужчина и женщина, посредством друг друга достигают сверхличностного единства и взаимопроникновения, которое парадоксальным образом оборачивается внутренней глубочайшей независимостью, повсеместной и вечной самостоятельностью.

Масштаб и границы оценок

 То, что по сути своей проявляется только в своей особенности, а именно сущность живого, пик жизненности в нем, не может быть однозначно определено и, по-видимому, всегда будет проясняться в противоречивой форме. Время от времени эротика претендует на то, чтобы масштаб и границы рассмотрения радикально менялись, ставились с ног на голову, раскрепощали ее до состояния первоначальной спутанности, в котором она еще не достаточно ясна и очевидна, но столь разнообразна в своей действительности и изобилует всеми возможностями. Эта ее претензия становится особенно значимой, если вспомнить о нерасторжимой общности объемлемых ею феноменов, отдельные черты которых становятся достоянием всех остальных, а результаты прогресса и утончения эротического сознания с необходимостью должны опираться на более низкие, изначальные формы манифестации эротики в мире.

Таким образом, мы не можем приступить к последнему и высшему без того, чтобы не уважить его святое право быть рассмотренным с позиции самого изначального, согласно тому принципу, что чем ближе мы проникаем к основанию эротического, тем более всеопределяющим оно нам кажется. Это напоминает, как растет индийская смоковница, это древо мира: ее ветви, свисая до земли, превращаются в воздушные корни, что дает смоковнице возможность как бы заново укорениться в почве, – каждое из отдельных ответвлений в виде столпов поддерживает нижние ярусы дерева, в то время как над ними, освещенная солнцем, шумит крона материнского ствола, растущего от исконного корня.

Уже в животном мире мы мало что можем обнаружить из высших душевных проявлений эротического, которые на этом «ярусе» могут быть представлены лишь их физиологическими коррелятами, но пускай и в почти кромешной, едва освещенной тьме здесь все-таки тоже властвует божественная сила Эроса. Неслучайно мы здесь наталкиваемся не только на животную грубость, но и на восторги половой любви до нежнейших эстетических проявлений, до самопожертвования в заботе друг о друге и о своем потомстве. Попугаи и некоторые виды обезьян являются весьма последовательными в реализации своей моногамной предрасположенности (что, к сожалению, нельзя сказать