Эротика - Лу Андреас-Саломе

бы их чувство, иногда все же могут испытывать определенное разочарование от соприкосновения с тем, что существует вовне: и это касается не только тех случаев, когда мечта не смогла осуществиться, но и тех, в которых все складывается, казалось бы, наилучшим образом. Тем не менее все живое всегда осуществляет свое бытие исключительно путем распада, деления и смешивания, посредством расщепления собственной личности, приблизительно так, как это происходит с зародышем в утробе матери, который длит свою жизнь путем деления и дробления. Допустим, что порыв любви и жизненный союз, брак, значительно не совпадают друг с другом, тогда не совсем ошибаются те, кто иронически утверждает, что некоторым свойственно находить нечто там, где другие только теряют, и это связано не с различием целей, которые они себе ставят, а с существованием двух фундаментально различных способов переживать любовь.

На самом деле эротический аффект заканчивается в особой этике чувства приблизительно так же, как река заканчивается в море: достигая общности, он прекращает свое существование, но вместе с тем облагораживается и начинает вбирать, впитывать в себя внеэротические явления. Жизненный союз осуществляется путем исчезновения более раннего аффекта, в тот момент, когда к нему присоединяется компонент воли. Ничего не поделаешь: смерть предыдущего в последующем – основа всего. Мужскому, чисто «головному», этически обусловленному понятию верности необходимо найти основу в женской интуиции целостности влечения. Вполне допустимо, что на основании новых данных психофизиологии будут сделаны выводы в пользу сексуальной воздержанности, следование которой было бы не только приемлемо в отношении здоровья, но сказывалось бы полезно в смысле аккумулирования жизненной энергии, а также имело бы преобразующий эффект. И тогда найдется немало женщин, которые с тайной улыбкой чувствовали бы, что они об этом давно уже что-то знали, они, в которых принудительное сексуальное воспитание всех христианских столетий, по меньшей мере на некоторых уровнях, обернулось естественной независимостью в противоположность голой потребности инстинкта. Хотя именно эротическая любовь служит основанием для становления жизненного союза, все же она учит лишь тому, что к ней следует относиться по преимуществу как к некоему феерическому промежуточному этапу, высшее назначение которого задавать пространство для дальнейшего развития. Дух, который перед тем возвысил эротическую любовь от сексуального инстинкта до праздника слияния душ, на этом этапе относится к ней как к буднему дню и оказывается вынужденным покинуть ее ради дальнейшего продвижения и углубления. Ему предстоит одухотворять новую, еще не испробованную форму бытия – жизненный союз двоих. В данном случае верность оценивается уже не как побочный продукт той сверхценности, которая приписывается тем особенным отношениям, что чудесно и восхитительно сложились между мужчиной и женщиной, а как принцип некой универсальной связи всего живого. Любовный порыв по отношению к жизненному союзу подобен буйству весеннего цветения по отношению к долговечности самого дерева, способного каждую весну черпать из почвы силы для нового роста. Любой радиус, в котором сконцентрировалась эротика, превращается в спасательный круг вечности в потоке временности. И чтобы покрывать вечность, к которой мы прикованы якорем эротики, дух должен отдавать должное природе. Вообще попытка разъять единое развитие на два отдельных потока – духовное восхождение и природную эволюцию – не более чем абстракция, ужасное расщепление неразделимого. Является ли брак чисто духовным установлением, санкцией, дарованной небесами, или результатом естественного отбора наиболее жизнестойких форм существования? Во всяком случае, мало какой жизненный союз способен удержаться от смешения самого возвышенного с откровенно пошлым. Враги супружества упрекают его чаще всего именно за этот эклектический характер. Знаменитая венчальная формула «навеки в радости и горе» еще не открывает, как практически, совсем по-иному, чем в порыве любви, должна проявиться подлинность супружеского чувства – претерпевание горестей и разделение радости не в непосредственности аффективного экстаза, а для конечной цели полной общности. В конечном счете тайна брака заключена в том, что он означает жизнь друг в друге, а не друг с другом, пусть даже в религиозном, совершенно идеальном смысле. Супруги «друг в друге» – это одновременно любимые, брат и сестра, беженцы, укрыватели, суровые судьи, милосердные ангелы, снисходительные друзья, непосредственные дети; более того – два распахнутых навстречу друг другу бытия, доверчивые в своей божественной наготе.

Опыт Бога

 Наш первый опыт, исключительное переживание – это опыт утраты. Когда-то изначально мы были неделимым целым, полностью и неотъемлемо принадлежали Единому, и вот мы были выброшены в рождение, стали маленьким фрагментом этого Единства и с тех пор неотступно озабочены тем, чтобы не подвергнуться новым «ампутациям». Уберечь хоть осколок цельности и заявить о себе внешнему миру, который наваливается на нас в своем многообразии и в который, покидая наше абсолютное величие, мы упали, как в пустоту, – ту, что поначалу лишила нас всего.

Первая «память» – именно так мы назовем это чуть позже – одновременно шок, разочарование, связанное с потерей того, чего больше нет, и необъяснимая уверенность, запрятанная в каком-то уголке сознания, что это должно еще быть.

Здесь скрыта проблема детства – первая и изначальная. Это же присуще и всему человечеству в эпоху его детства – чувство принадлежности к бесконечной Вселенной, напоминающее о себе по мере того, как человеческое сознание пробуждается от соприкосновений с испытаниями жизни: кажется, здесь исток великого мифа об исконной причастности ко всемогуществу. И первые люди умели поддерживать эту веру с такой убежденностью, что мир вероятностей казался полностью зависимым от магии, практикуемой людьми. Последние всегда слегка сомневались в независимости внешнего мира, который, казалось, еще недавно представлял с ними единое целое: они всегда исправляли кажущийся разрыв, прокравшийся в их сознание благодаря воображению. Этот невидимый, но переживаемый мир над и рядом с собой, это воображаемое возражение посюсторонней проблематичности существования человек назвал своей религией.

И он был способен и смог по-детски непосредственно совместить в своем сознании религиозные верования с объективными ощущениями, потому что его пробуждающаяся способность здравого смысла еще очень слаба, а его природная склонность не хочет ничего признать невозможным и принимает любые чрезмерности как правдоподобные, – все превосходности сплелись магически в человеке.

Пусть не думают, что ребенок, не подвергшийся какому бы то ни было религиозному влиянию, может полностью избежать этой первой фазы: его смутная способность распознавания реальности никогда не оспаривает силу его желаний, по преимуществу чрезмерных. Потому что вначале мы не склонны отказываться от нашего чувства принадлежности ко всей Вселенной, которое достигает невиданных пропорций, охватывает все и непроизвольно переносится на предметы наших первых привязанностей или наших первых несогласий, требуя преображений или деформаций. Да, скажем ТАК: если время не помешало ребенку сохранить на дне души этот