Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

себе о предательстве и унижении, подсознательно культивировала эти мысли – только так можно было сопротивляться натиску мужа, уговорам друзей, чувству вины по отношению к ребенку, у которого она отнимала отца. Чем ужаснее была картина, которую рисовала себе женщина, тем увереннее она себя чувствовала перед своей «слабостью»: такому злому человеку нельзя доверять, его точно невозможно любить и нет причин чувствовать себя виноватой из-за того, что она отнимает у него ребенка.

Такой подход таит большую опасность, ведь ребенку предстоит продолжать отношения с ненавидимым и достойным ненависти отцом. От этого злого человека исходит угроза, перед лицом которой всегда следует быть начеку. Как мать может отдать своего ребенка этому мужчине? Страх создает фон для многих конфликтов, когда, с точки зрения отца, «плохая мать» мешает его контакту с ребенком. Мать защищает ребенка от монстра, в которого превратила отца, чтобы справиться с разлукой и собственным чувством вины. В случае Себастьяна это значило, что мать не только сама не должна общаться с бывшим мужем, но должна препятствовать и его контактам с ребенком.

Так возникла угроза неустойчивому равновесию – тоска Себастьяна по отцу и его гнев на мать, которые чередовались с глубокой печалью от потери. Нормальные и здоровые реакции мальчика были невыносимы для матери, вызывали у нее чувство вины и заставляли вспоминать обиду, опасаться, что она потеряет еще и ребенка или его любовь. В тот момент женщине никто не был нужен так, как ребенок, демонстрирующий преданную любовь. Поэтому она боролась за верность Себастьяна, пытаясь защитить себя и передать ему свой взгляд на вещи. По ее словам, это привело к тому, что у мальчика открылись глаза на отца. При этом она не знала, что подобные действия уничтожают центральную часть личности сына – уверенность в себе и самоуважение. Себастьян попал в неразрешимый конфликт лояльности между чувствами к отцу и матери. Когда он боролся с матерью за отношения с отцом, то мог оставаться «живым». Но это была жизнь за счет матери, и он подсознательно спрашивал себя, переживет ли ее любовь эту борьбу? Ранимость матери, которая становилась очевидной, когда у Себастьяна случались приступы гнева и растерянности, породила в нем невыразимый страх перед властью собственной страсти. Попытки «обезопасить» отношения с матерью тоже не увенчались успехом. Вряд ли стоит говорить, что школьные достижения Себастьяна быстро пошли на убыль, началась регрессия, которая выражалась в попытках контролировать мать и «сверхпривязанности». Мать воспринимала все это как агрессию, реагировала гневом и беспомощностью. Агрессия была лишь одной стороной объектных отношений Себастьяна с матерью. К этому добавилось заманчивое предложение быть счастливым с ней, ведь она хотела отдать всю свою любовь сыну. Активация старых эдиповых устремлений, которые уже разрешились когда-то благодаря отождествлению себя с отцом, дала разводу дополнительное значение. Отец был исключен, и это породило эдипову иллюзию (ср. со с. 154).

Мальчик попал в кризис, который приобрел ряд характеристик, присущих эдипальному развитию детей в семьях без отца или в конфликтных семьях. Срыв здоровой

постэдиповой защиты Себастьяна (ср. с разделом 2.5) привел и к «откату» назад, и к усиленному конфликту, и к искажению психического развития. Посттравматическая защита (ср. с главой 3), благодаря которой Себастьян справился со страхами перед кризисом после развода, заключалась в обширной идентификации с матерью, в ходе которой он принял отвержение отца. А за этим отказом стояло пассивное, пугающее гомосексуальное стремление – стремление к отцу как объекту любви. Самое позднее здесь – обратность преодоления эдипова комплекса и патологический характер новых наслоений.

Судьба Себастьяна показательна для многих детей, находящихся в латентном периоде, чьи родители «внезапно» разошлись. Его история опровергает нашу изначальную гипотезу о том, что дети старше шести лет имеют больше шансов преодолеть постразводный кризис. Она показывает, что опыт развода, включая стадию после него, при неблагоприятных внешних обстоятельствах (с точки зрения ребенка, внутренние отношения родителей принадлежат к числу внешних обстоятельств) легко отменяет уже достигнутые результаты развития. Мы видим, что развод затрагивает эдипов комплекс с двух сторон: во-первых, напряжение в семейной жизни в период эдипова и предэдипова развития заметно осложняет нормальные психические конфликты детей; во-вторых, переживание развода может «отменить» достигнутые результаты развития. Эти условия проявляются, когда объектные отношения ребенка включены в конфликт отношений родителей или когда разведенные родители не могут предоставить ребенку помощь, чтобы преодолеть кризис. К сожалению, оба условия характерны для большинства случаев.

6.3. Существует ли оптимальный возраст для развода

Может сложиться впечатление, что для развития ребенка неважно, разводятся родители, когда ему четыре или семь лет, гармоничный был брак или конфликтный. Ведь эдиповы конфликты усиливаются в любом случае, в самом начале или сразу после развода. Это, конечно, не так. Во-первых, нарушения эдипова развития – будь то в семьях с одним родителем, конфликтных или при перестройке в ходе постразводного кризиса – обусловлены определенными психическими и внешними условиями, и не факт, что эти нарушения будут. Да и возможных вариаций в диапазоне от «нормы» до «патологии» множество. Во-вторых, деструктивные регрессии влияют не только на постэдипальное развитие: в неблагоприятных обстоятельствах ребенок трех-четырех лет может потерять свои достижения (например, постоянство объекта, триангуляцию в объекторе-презентации, автономный контроль над функциями тела). Чем раньше это произойдет, тем выше риск, что в будущем умственная динамика будет нарушена[76]. В-третьих, не все достижения предыдущих этапов развития будут утрачены. Да, система защиты, вероятно, рухнула; повторное возникновение сексуальных и агрессивных желаний и фантазий, с которыми ранее удалось справиться, может вернуть прежние страхи, и ребенок, а иногда и родители вновь обратятся к прежним образцам объектных отношений.

Но большинство так называемых «Я»-функций включают в себя когнитивные навыки (мышление, речь) и способность неосознанно бороться с конфликтами при помощи дифференцированных защитных механизмов. Поэтому конфликты, активированные регрессией, не представляют собой простое повторение первоначальных конфликтов. Существует также и идеальное представление малыша о себе – каков он есть или каким хочет быть, и здесь семилетний ребенок сильно отличается от четырехлетнего.

Мы уже раньше отметили (Александр, с. 94), что зрелое самосознание[77] ребенка противопоставляет себя регрессиям, инициированным срывом защиты. Прежние невротические способы преодоления используются как противовес травматическим конфликтам (страхам), и развитые части «Я» располагают для этого широким набором возможностей. Таким образом, посттравматическая защита делает ребенка более невротичным, чем он был до травматического срыва (развод или кризис после него). Но в случае, если ребенок старшего возраста, изменения затрагивают меньше областей жизни, чем в случае с четырехлетним ребенком. Часть нашей исходной гипотезы все же имеет смысл: успешное эдипово развитие, включая