Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

глубокого погружения в предэдиповы конфликты объектных отношений, что свидетельствует о деструктуризации. То же можно сказать и об истеричном, и о депрессивном поведении. Если ребенок яростно отвергает отца, это может свидетельствовать о болезни, агрессия может переноситься с матери на отца и «спасать» ребенка от чувства эдиповой вины; также она может быть результатом отождествления себя с матерью или даже «фальсификацией», способом исполнить реальные или воображаемые ребенком желания матери.

В конце концов, когда симптом исчезает, мы не знаем, преодолел ребенок кризис или только подавил свою фобическую тревогу, агрессию (или что-то еще) и начал использовать другие формы защиты. Эти вопросы – не сугубо теоретические. Лишь когда я понимаю значение определенного поведения или отношения, особого аффекта, эмоций и т. п., то есть понимаю сознательное и бессознательное содержание и функцию наблюдаемого явления, я могу оценить, нужна ли помощь ребенку и какая именно. Это я и пытаюсь сделать с помощью динамической классификации. Конечно, как любая классификация, она представляет собой некое обобщение. Но знание типичных психических моделей в рамках реакций на развод помогает нам, когда дело доходит до понимания конкретного ребенка с его специфическими проблемами. Кроме того, данный обзор также напоминает о разных стартовых условиях, с которыми дети вступают в будущее после развода (это является предметом рассмотрения третьей части).

7.1. Реакции переживания и защитные мероприятия

Шпиц называет реакциями переживания «психические реакции, которые возникают, когда личность сталкивается с обстоятельствами в определенный момент своего развития, которые ее раздражают. Это происходит, когда нервная система перенапряжена, то есть когда не хватает сил, чтобы преодолеть влияние обстоятельств, или эти обстоятельства характеризуются условиями, сильно отличающимися от нормы» (1967, 3). Реакции переживания и опыта могут привести к разным поведенческим проблемам, нарушениям восприятия и сна, беспокойству, соматическим симптомам и другим явлениям. При всей внешней схожести с невротическими симптомами они отличаются тем, что, во-первых, послужившее причиной и внушившее страх событие пережито сознательно, и, во-вторых, пострадавший индивидуум нуждается во внешней поддержке, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Время и определенные условия дают шанс сознательно переработать произошедшее без необходимости прибегать к психотерапии (раздел 7.4).

Определение реакции опыта как временного патологического проявления, очевидно, может использоваться для раздражителей, с которыми мы познакомились как с непосредственными (нормальными) эмоциональными реакциями детей на переживание развода (ср. разделы 1.2, 1.3, 2.1 и 2.2). Событие, которое делает детей грустными и злыми, вызывает чувство вины и страха, воспринимается осознанно. Существует огромное многообразие поведенческих отклонений, соматических реакций, а иногда нарушения остаются незамеченными. Психические реакции могут быть очень сильными: нервная система в одночасье оказывается перегружена, но еще остается без изменений. Ребенок в состоянии самостоятельно восстановить равновесие, не прибегая к той или иной реакции на развод (ср. с разделом 2.2), лишь с помощью внешних обстоятельств, то есть благодаря тому, что мы назвали «первой помощью».

ЭКСКУРС. О ВЗАИМОСВЯЗИ МЕЖДУ ИНФАНТИЛЬНЫМ НЕВРОЗОМ И ПСИХИЧЕСКИМ ЗДОРОВЬЕМ/БОЛЕЗНЬЮ В ЗРЕЛОМ ВОЗРАСТЕ

Выше я говорил об огромной роли эдиповой фазы развития для будущей жизни детей. На этот период приходится важнейший поворот в развитии половой идентичности, обращении с тройственными отношениями. Вытеснения данного периода оформляют «подсознательное пространство», из которого маленький ребенок со всеми своими конфликтами и страхами «руководит» своей будущей жизнью (ср. со с. 150 и далее). Почему происходит это «переживание» раннего детства? Подавление не может дать человеку фундаментального познания. Возможно, постепенное изменение детских объектных отношений, в которых дети приобретают все больше автономии по отношению к родителям, уменьшает и потребность в обороне: если я стал независимым от родителей, ослабляется и инициируемая страхами защита. Тогда почему взрослый невротик все еще боится своих детских желаний и фантазий, как если бы он был маленьким и полностью зависел от любви и одобрения родителей?

Чтобы понять это, нужно объяснить два явления, которые психоанализ называет суперэго и переносом. Суперэго является наследием эдипова комплекса как своего рода психического переживания с эдиповой идентификацией (см. с. 150 или для идентификации в целом – с. 50 и далее). Ребенок не только разрешает свой эдипов конфликт соперничества, но и принимает объект(ы) идентификации, как бы делая их частью себя. Это влияет на определенные характеристики личности, на сексуальную идентичность, а также на ряд нормативных установок – ожиданий, запретов, убеждений. Другими словами, ребенок «присваивает» часть своих родителей (точнее, представления о родительском объекте). Поскольку защитные процессы бессознательны, большая часть суперэго, а именно его происхождение, тоже бессознательно. Человек знает, чувствует, что должен и чего не должен делать; имеет представление о добре и зле, о том, что разрешено и что запрещено, испытывает страх (вину), когда выходит за рамки моральных норм, но не знает, откуда эти нормы берутся, и не знает, что суперэго неосознанно поддерживает жизнь родителей из раннего детства.

Фрейд впервые познакомился с явлением переноса в рамках психоанализа. Он обнаружил, что у пациентов возникли потребности, стремления, фантазии, чувства и страхи, связанные с их детскими объектными отношениями (взаимодействие с братьями, сестрами, родителями). Пациенты неосознанно «переносили» эти импульсы или образцы объектных отношений в текущие отношения с психоаналитиком. Другими словами, во время переноса пациент неосознанно превращает аналитика в отца, мать и т. д.[78] Вскоре Фрейду стало ясно, что речь идет о подсознательном процессе, который участвует почти во всех социальных отношениях. Суперэго и перенос объясняют, почему для взрослого многие жизненные ситуации неосознанно становятся повторением переживаний раннего детства. Это могут быть чрезвычайно радостные сцены (А. Лоренцер), поскольку заметная часть нашего взрослого благополучия связана со счастливыми моментами в детстве. Но в ходе переноса на поверхность могут всплыть и «запретные» побуждения. Человеку приходится реагировать на «активизировавшийся» конфликт, и это становится причиной невротического поведения.

Здесь снова возникает вопрос. Разве мы не сказали, что переноc – это повсеместно распространенное явление? Все дети проходят через конфликтные эдиповы ситуации и разрешают их (по крайней мере, частично) путем сексуальных вытеснений и идентификаций, создавая таким образом свое суперэго. К тому же, даже в достаточно спокойных и благоприятных условиях ребенок в силу своих фантазий и проекций не имеет возможности сознательно разрешать конфликты, а чаще «отгоняет» их. Да, возможность защиты/управления влечениями является предпосылкой для развития способности к несексуальным социальным отношениям. Но если механизмы защиты действуют патогенно, должны ли мы все стать из-за этого невротиками? Ответ – да, в некотором смысле. Модель конфликта не описывает развитие классических невротических симптомов, но может рассматриваться как общая модель психологического развития. Значительная часть возникающих конфликтов решается с помощью неосознанных защитных механизмов. И наоборот, можно сказать,