Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

7.3. Спонтанная травма

Симптомы спонтанной травмы мы подробно обсудили на примере Манфреда и Катарины (см. раздел 1.4). На первый взгляд эти дети не слишком отличаются от детей, остро переживающих родительский развод. И все же здесь мы имеем дело с другим психическим событием. Страхи, которые обычно возникают после развода – страх больше не увидеть папу, страх причинения вреда матери или боязнь ее потерять, страх мести и т. п., – представляют специфическую угрозу. Они сигнализируют об опасности, на которую ребенок может ориентироваться и которую способен предотвратить. Однако если сознательных стратегий оказывается недостаточно, ребенок подавляет инстинктивные желания или использует другие защитные механизмы. Мы говорили и о травматическом срыве, когда ребенок воспринимает развод как опасность, которая уже реализовалась, и у него рождается чувство полной беззащитности. В данных условиях защитная система (невротическая или не невротическая) подвергается значительным разрушениям, и может произойти травматический срыв. Реакции переживания и защитные механизмы возникают до, а нервное истощение – после травмирующего события. Такие срывы иногда выражаются в страхе. Это панический страх; страх сверхстимуляции, которому «Я» не в силах противостоять; экзистенциальный страх конца. По нашему опыту, вероятность возникновения такой реакции особенно велика, если ребенок считает, что так он потерял основной объект. У маленьких детей это обычно мама.

Мы также видели, что компенсаторные триангуляционные процессы (см. раздел 5.5) позволяют восполнить отсутствие отца или системы «мать + отец», и это дает ребенку возможность жить в безопасности и получать заботу. Дети со спонтанной травмой временно живут в нереалистичном, бредовом мире. Симптомы, которые сопровождают их состояние, не являются, как при реакциях переживания, результатом «старых» конфликтов. Аффекты, чувства и поведение в большей степени соответствуют психотическим состояниям. Ребенок теряет контакт с внешним миром из-за краха эго и его способности защищаться. Но помощь, которую можно оказать таким детям, принципиально не отличается от той, которая подходит для нормально реагирующих детей: реальность должна доказать ребенку, что он не прав, мир стоит на своем месте, «хорошая» мать / «хороший» отец по-прежнему существует, тело ребенка осталось невредимо, в жизни еще будут радость и удовольствие. Это возможно при благоприятных обстоятельствах, прежде всего, если родители в состоянии обеспечить ребенку пусть и измененную, но «работающую» систему триангуляции[85].

Чаще всего реакции детей на развод находятся где-то посередине между реакцией переживания и спонтанной травмой. Дети колеблются между чувством опасности и ощущением того, что катастрофа уже произошла. Из наблюдений за данной «промежуточной» группой видно, что некоторые из бросающихся в глаза образцов поведения не исходят из активированных конфликтов и не являются результатом травматического расстройства. Скорее, они служат защитой от срыва, поскольку эти дети вновь и вновь пытаются доказать себе, что мир все еще в порядке.

Впечатляющим примером является «бегство» восьмилетней Ирис. Она играла в игру, которая очень похожа на то, что проделывают малыши – прячутся не для того, чтобы спрятаться, а чтобы их побыстрее нашли. Девочка постоянно повторяла эту увлекательную игру в новых вариациях, и это приводило семью в смятение. Однажды она не пришла домой после школы, затем несколько раз собирала вещи и делала вид, что переезжает к отцу, который живет в двухстах километрах от города, а потом закрылась в своей комнате и не подавала признаков присутствия. Конечно, такое поведение агрессивно. Но удовлетворение, которое Ирис испытывала, когда позволяла себя найти, говорит о том, она отрицала травматическое представление о возможной потере матери. Если Ирис повезет и мать проявит терпение – каждый раз будет ее находить и искать, со временем девочка обретет уверенность, что она «не потеряна», и сможет отказаться от этой игры. Однако часто такое поведение закрепляется, ведь приятные эффекты велики: радость от нахождения в центре внимания; удовлетворение агрессивных побуждений (такие проявления логичны, если, например, мать не может принять гнев и обвинения ребенка, а также его регрессивные потребности в критический период после развода). Если подобный сценарий развивается, отношения между ребенком и матерью неизбежно ухудшатся, – избежать серьезных нарушений в системе защиты можно, только обратившись за профессиональной помощью. Если же подобные расстройства оставить без лечения, они могут стать базой для развития невротического характера в долгосрочной перспективе. Бывают люди, которые выстраивают личную и общественную жизнь как подобие «игры в прятки». Поскольку будущий супруг ставшего взрослым ребенка редко может проявлять такую же терпеливость, как мать, рано или поздно он разочаруется и прекратит «поиски». Словом, такие проявления в последующей жизни приведут к неудовлетворенности и психическим заболеваниям.

«Межпозиция», разграничивающая переживания и травматический страх, у многих спонтанно травмированных детей образует некий переходный пункт, зону восстановления. Представим: окружающим удалось наладить новый контакт детей с реальностью, дети убедились, что жизненно необходимые отношения сохраняются, удостоверились, что их способность защищаться от опасностей сохранна, но взрослые не сумели внушить ребенку уверенность, что катастрофы не произойдет. Вспомним Манфреда, который первое время после развода бросался как ненормальный на всех окружающих, даже на одноклассников. Это поведение, сформированное растерянностью и страхом, со временем начало исправляться. Однако у Манфреда осталось сильное желание провоцировать агрессивные конфликты, в которых он мог бы доказать свое превосходство. Механизм тот же, что у «игры в прятки» Ирис.

7.4. Симптомы, следующие за процессом деструктуризации. Опасности и шансы

Вопрос, преуспевают ли родители в создании благоприятных внешних условий, которые позволяют восстановиться детям после развода, в меньшей степени связан с волей и воспитательными способностями. Специфические педагогические трудности в ходе или после разлучения с родителями возникают прежде всего из-за того, что развод и его последствия представляют собой проблему не только для ребенка, но и для матери с отцом. Психологические переживания родителей, их сознательные и неосознанные чувства, страхи и фантазии всегда затрудняют то, что рационально, правильно и важно для детей. Это причина, по которой редко можно устранить страхи, возникшие после развода, до такой степени, что ребенок может найти баланс. В большинстве случаев страхи детей усиливаются в ходе так называемого постразводного кризиса и приводят к психологическому событию, которое мы характеризуем как «коллапс защиты» (см. главы 2 и 3).

При ближайшем рассмотрении оказалось, что мы имеем дело не с внезапным и внешне распознаваемым коллапсом, а скорее с постепенным процессом разрушения, в начале которого происходит нормальная реакция, а затем утрачиваются механизмы разрешения конфликтов и защиты. Большинство детей не проходят этот процесс до конца, а выходят из него с новым (посттравматическим) сдвигом защиты. Первые шаги в процессе деструктуризации характеризуются усилением