Дети разведенных родителей: Между травмой и надеждой - Гельмут Фигдор

неделю или после развода не видел его несколько месяцев. Исходя из полученных ранее результатов, можно утверждать, что восстановление контакта между папой и мамой, которое позволит ребенку продолжить общение с родителем, живущим отдельно, поможет справиться с разводом. Здесь важно отметить несколько моментов.

Во-первых, это должно уменьшить страх потери, сфокусированный не только на ушедшем, но и на оставшемся родителе («Если мама больше не любит папу, кто знает, как долго она будет любить меня»); боязнь быть брошенным тоже уменьшится, равно как и риск постоянной «нарциссической травмы». Чувство, что тебя любят, восстановится быстрее, что позволит смягчить страх возмездия и чувство вины. Таким образом ребенок скорее справится со скорбью.

Во-вторых, если у ребенка продолжатся отношения с обоими родителями, для восстановления баланса этого будет недостаточно, но тем не менее шанс пережить кризис не так драматически будет выше. Процессы деструктуризации останутся в допустимых пределах. Решающим здесь является более низкий уровень агрессии в объектных отношениях. Сохраняя способность объединяться ради ребенка с ушедшим родителем, остающийся будет испытывать не столь значительное психологическое и социальное давление. Наконец, в-третьих, возможность поддерживать приобретенные триангуляционные модели уменьшит уровень регрессии, поможет сократить количество всплывающих ранних конфликтов. Патологические эффекты посттравматической защиты будут проявляться в меньшей степени.

Сохранив нормальные объектные отношения с опекающим родителем, ребенок получит более выгодные условия для долгосрочного развития. Невротические наклонности, которые возникли в ходе развода, не должны подкрепляться поздними конфликтами объектных отношений.

В-четвертых, постоянное присутствие обоих родителей поможет предотвратить нежелательные изменения в гендерной идентичности. Это касается не только риска ошибочной идентификации с родителем противоположного пола в ходе посттравматической защиты. Идентификация касается и дальнейшей жизни: для мальчика едва ли останется без последствий тот факт, что у него нет сильного мужского примера. Будучи единственным мужчиной в семье, такой мальчик постоянно оказывается под давлением (сверх)властной матери или чувствует себя зависимым от нее. Разрыв первых и самых важных любовных отношений с мужчиной (отцом) не останется без последствий и для самооценки девочки.

Мы находим дополнительные подтверждения тому, насколько важно организовать после развода совместное воспитание (и насколько нежелательно, чтобы оставалась только одна родительская фигура). Чтобы убедить в этом заинтересованную общественность, вряд ли понадобятся дополнительные аргументы. За последние годы я убедился, что сейчас уже редко встретишь консультанта, эксперта или судью по бракоразводным делам, которые бы считали, что дело заканчивается расторжением брака. Уже почти не осталось специалистов, считающих, что определение порядка посещений – второстепенная проблема, которая скорее затрагивает интересы отца, чем ребенка[109]. То же относится и к большинству родителей. По моему опыту, большинство современных взрослых считают, что для ребенка после развода полезно продолжать отношения с покинувшим семью родителем[110].

Общественному мнению, однако, противоречит повседневная практика. В Австрии 70 % отцов, которые после развода не являются опекунами, не поддерживают отношения с детьми или поддерживают их нерегулярно (Imas, 1988). Баллофф и Вальтер (1989) обнаружили, что в 40 % опрошенных разведенных семей, живущих в Берлине, отношения с отцами полностью разорваны. Думаю, такому противоречию есть два объяснения.

Первое: это можно рассматривать как результат «дефицита морали» у разведенных родителей. Те, кто исходит из этой точки зрения, в большинстве случаев оценивают сам факт развода как проявление безответственности родителей, ведь расставание родителей опасно для благополучия детей[111]. Морализаторство часто скрывается за вескими аргументами, например, когда верные теоретические выводы пытаются «превратить» в нормативные требования. Все понимают, что для родителей важно уметь отделять личные конфликты от интересов родительства, так рождается формулировка: «Не забывайте, что человек, причинивший вам боль, по-прежнему отец вашего ребенка, и ребенок нуждается в нем!». Можно ожидать, что родители изменят свое поведение, когда осознают проблемы, которые они создают ребенку. Многие профессиональные консультанты, не только из официальных инстанций, поддаются искушению директивно решать проблемы постразводного кризиса, поскольку идентифицируют себя исключительно с детьми[112]. Валлерштейн рекомендует взрослым, которые разводятся, определенное поведение в интересах детей (см. выше) и в то же время напоминает, что должно произойти перед тем, как бывшие супруги смогут стать хорошими разведенными родителями: они должны психологически развестись, им нужна возможность прожить потерю партнера, утрату иллюзий и надежд («проработка развода»). Важно также научиться контролировать свои эмоции (без «проработки развода» едва ли это возможно), заново обрести себя и начать жить.

Общим для разных форм «морализирующего» взаимодействия консультантов и родителей является то, что специалисты обращаются не к конкретным людям, а к некоей теоретической конструкции родителей, неким «педагогическим существам», которые как будто бы всегда в силах воплощать сознательные установки и не испытывают противоречий. Консультанты забывают, что разведенные отцы и матери – это люди со своими эмоциями, а их душевная жизнь не в последнюю очередь определяется подсознательными процессами.

Возьмем для примера родителей, которые сознательно решили не взваливать на плечи ребенка свой конфликт. Только участие в нем ребенка необязательно проходит так, как описано выше – когда одного из родителей обесценивают, а ребенка используют как шпиона. Зачастую мать просто не в состоянии смириться с фактом, что ребенок по-прежнему любит или даже предпочитает ей отца, принесшего ей много горя и разочарований. Женщина может подсознательно стремиться к тому, чтобы ребенок «отделился от отца», в том числе из страха вслед за мужем потерять и сына/дочь. Иногда это бывает реализовано очень тонко: например, в день посещения ребенку предлагается заманчивая игра, от которой он должен отказаться ради встречи с отцом. Бывает, что отец неожиданно легко и быстро удовлетворяет потребности ребенка, которые мать не хочет или не может удовлетворить. Некоторые матери и отцы выступают против желания детей о воссоединении со словами: «Я бы хотел… но мама (папа) больше меня не любит», или отец, например, может отвечать на жалобы ребенка, что они редко видятся, словами: «Я бы хотел встречаться чаще, но твоя мама против». Сцены прощания и слезы говорят ребенку, что своим присутствием у одного родителя он причиняет страдания другому; мать постоянно отмалчивается, когда он говорит об отце, и т. д. Все эти действия, которые являются частью повседневной жизни разведенных родителей, создают у ребенка впечатление, что с его любовью к папе и маме, а также с ним самим что-то не так. Результат – страх, отчаяние и даже ненависть. Вспомним и о матери (с. 186 и далее), которая считает, что должна защитить ребенка от отца. Как она должна реагировать на наши предупреждения, что отсутствие отца вредно для ребенка? И как должен отец проявлять ответственность, если он видит, что ребенок отвергает его и каждый раз прячется от него?

Другой подход состоит в том, чтобы рассматривать