Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением - Энн Хелен Петерсон

с Озабоченным Взглядом и викториной о послеродовой депрессии. Не думаю, что я представляла опасность для детей. Я думаю, что я просто замучилась, мне никто не помогал, а некоторые еще и винили меня за любое проявление недовольства».

«Из-за родительского выгорания мне кажется, что я больше никогда не захочу ни о ком заботиться», – говорит Эми, белая девушка из крупного американского города. «Я не хочу досконально помнить все детали чьего-то дня. Я ловлю себя на мысли, что становлюсь раздражительной и вспыльчивой на своих детей из-за мелочей. Я могу не замечать носки, которые давно валяются посреди гостиной, и легко срываюсь, если мне подкидывают очередное дело, когда у меня их и так уже семь. Меня бесит, что я обижаюсь на мужа за то, что он работает вне дома, что у него есть привилегия опаздывать домой из-за завала на работе. Временами мне кажется, что я слишком ничтожна для такого важного звания, как мама».

«Я не совсем согласна с концепцией «выгорания»», – объясняет Дженни, которая воспитывает детей в городке в западном штате. «Больше как в той цитате Дэвида Фостера Уоллеса о золотой рыбке и воде: одна рыбка спрашивает другую: «Как вода?». Другая рыбка отвечает: «Что еще за вода, твою мать?»».

* * *

Исторически сложилось так, что родители вынуждены были решать, кому из детей придется бросить школу, чтобы работать, или кого из детей больше кормить. Эти ужасные решения никому не давались легко, и отношение к ним не менялось. Современная культура воспитания детей полна особенно сложными и обманчивыми трудностями, тем более что их так часто отрицают или умеряют. Она навязывает идеалы, которые невозможно достичь современными сценариями ухода за детьми, и возлагает вину за неудачи общества на отдельных родителей. Это порождает возмущение и отчаяние, особенно у женщин, которые доверяли идее равноправного партнерства. Подобно парадигме переработок, она приравнивает усталость к критериям успешности, таким как навык, талант или самоотдача. Поэтому «лучшие» родители отдают себя до тех пор, пока от них самих ничего не останется. И, что хуже всего, почти ничего не указывает на то, что это правда идет детям на пользу.

В отличие от «проблемы без названия», прекрасно описанной в эпохальной книге Бетти Фридан «Загадка женственности» в 1963 году, у этой проблемы есть название, и имя ему – родительское выгорание. Оно наступает в результате изменения представлений о «хорошем воспитании», упрямых «подсчетов», кто сильнее устает, и перегруженности работой вне производства. Но прежде всего, это результат устаревшего устройства американского общества, при котором в каждой семье кто-то всегда оставался дома присматривать за ребенком, тогда как сейчас таких семей становится все меньше.

Родительское выгорание бывает не только у матерей. Но поскольку в традиционных семьях матери продолжают выполнять подавляющую часть домашней работы, больше всего оно затрагивает именно их. Бремя домашнего труда только увеличивается, если учесть, что неполных семей становится все больше: по состоянию на 2017 год около одной пятой детей в США жили с матерью-одиночкой[170]. Хоть женщины и освободились от многих явных форм семейного порабощения и сексизма, другие формы продолжают процветать, возвышенные идеологией идеальной современной женственности. От современных матерей ожидают, что они будут изящно справляться и с напряженной работой, и со своими детьми, отношениями, домашним пространством и своим телом. Они «открыты» давлению быть всем для всех и всегда, кроме себя самих.

Но как мы до этого дошли? Присмотритесь к методам воспитания ваших родителей, и вы заметите истоки сегодняшнего дорогого, тревожного и параноидального воспитания. Во-первых, все боялись, что увеличение мировой опасности угрожает благополучию детей. Эти угрозы можно было нейтрализовать, но только будучи бдительными и осведомленными, что постепенно вылилось в тотальную слежку не только за своими детьми, но и за методами воспитания других родителей. Во-вторых, все боялись нисходящей мобильности: классовое положение семьи было нестабильным, и «вливанием» в детей буквальных или образных ресурсов можно было хоть как-то защититься от этого сползания.

Выгоревшие родители-бумеры почувствовали это; теперь это чувствуют и их выгоревшие дети-миллениалы. Посмотрите на еще более прокачанную версию «планируемого воспитания», пропитавшую детство многие ребят среднего класса, учившихся без перерыва как в школе, так и на факультативах, с запланированным еще до рождения поступлением в колледж, потому что Instagram-аккаунты, родительские обсуждения в Facebook, блоги, рассылки, подкасты и книги по воспитанию, которые наполняют медиа-рацион буржуазных матерей, только укрепляли важность образования.

Но это не отвечает на вопрос, почему, в частности, матерям стало так плохо жить. Ответом, конечно же, будет патриархат, только обернутый в обманчивые речи о равенстве и прогрессе. Как доказывают многочисленные историки, женщины издавна возмущались обыденными, отупляющими домашними обязанностями, но редко осмеливались противоречить общественному представлению о радостной, самоотверженной матери. Когда в 1960-х и 70-х годах женщины начали выходить на профессиональный рынок, свобода и выбор, которые долгое время были уделом мужчин, стали резко выделяться. Не все женщины хотели жить вне домашней сферы. Но многие женщины хотели иметь возможность выбора.

Конечно, миллионы бедных женщин, особенно темнокожих и смуглых, поколениями работали вне дома. Как и многие бедные люди сейчас, они работали неофициально (в чужом доме) или непостоянно (приезжая на заработки сезонно). Но когда белые женщины из среднего класса вышли на работу, причем туда же, где работали белые мужчины из среднего класса, все как-то засуетились.

Засуетились, но и выдохнули: для многих семей дополнительный доход был спасением. Но это успокоение нейтрализовал стыд за то, что муж перестал самостоятельно обеспечивать свою семью, и за все другие проявления «хрупкой мужественности». И как же вернуть мужчинам былую уверенность в своей мужественности? Убедить их, что по сути ничего не изменится: пусть женщина и работает в офисе по восемь часов в день, но она все равно останется женственной и ухоженной, будет успевать подавать ужин вовремя, а дети ничего и не заметят. Другими словами, она останется домохозяйкой с полной занятостью, даже если при этом она работает вне дома на полную занятость. Отсюда растет «вторая смена» – термин, который популяризировала Арли Рассел Хохшильд одноименной книгой 1989 года. Она показала, как матери фактически работали в две смены каждый день: одну на «официальном» рабочем месте, а другую – дома.

Хохшильд утверждает, что вступление женщин в оплачиваемую экономику было «главной социальной революцией» нашего времени[171]. Но, как она отмечает, феминистская составляющая этой революции сильно «просела»: женщины стали работать вне дома столько же, сколько и мужчины, а домашние обязанности при этом поровну не делились. В результате «первую» смену (работа матери вне дома) часто ставили под угрозу или обесценивали, чтобы сохранить вторую, домашнюю смену. Отцы, работающие в