Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

но эта улыбка не озаряет ее лицо, как обычно. Я замечаю, что ее большие глаза обведены синими, почти в цвет ее глаз, тенями. Так она выглядит в плохие для нее дни.

— Ты выглядишь так, будто тебе пора выписать снотворное.

— Я думаю, что мне пора прописать чего-нибудь покрепче.

— Может, сразу опиум?

— Нет, от него сразу заснешь небось.

— Может, тогда кокса?

— Эффект не тот, но можно попробовать. На него можно получить рецепт?

— Я думаю, рецепт можно получить на что угодно, зависит от способов оплаты.

— Я сначала поговорю с твоим отцом.

— Он наверняка скажет, что это плохо для овуляции.

— Черт, старый женоненавистник.

Она улыбается краешком губ. Я сразу вспоминаю нашу первую встречу, только сегодня эта ее полуулыбка уже не кажется полной тайны. Это просто усталость. Или печаль, очень трудно понять — даже на столь выразительном лице.

— Ты же понимаешь, что тебе пока не удалось меня отвлечь настолько, чтобы я перестал расспрашивать! Что случилось, эй?

— Ну да, знаю. Но я никак не могу понять, что сделать, чтобы решить проблему.

— Что-то правда случилось?

— Не совсем. Не знаю, я кажусь себе такой неповоротливой, неловкой…

— Откажись от чипсов.

— Макс…

— Окей, сорри, я больше не прикалываюсь. Слушаю тебя.

— Ну, немножко прикалываться можно. Ты же знаешь, мне твои шутки нравятся.

— Никто не может устоять перед моим чувством юмора.

— Ага, оно прям круче твоей задницы.

— Ну ты реально стараешься меня отвлечь.

— А у тебя все в порядке?

— Камилла Жингра, поговори со мной!

Она грызет заусенец на большом пальце правой руки — так она делает всегда, когда нервничает.

— Я не знаю, Макс. Я устала.

— Это из-за учебы?

— Отчасти.

Она перестает терзать заусенец на пальце и прикусывает нижнюю губу. Я знаю все выражения ее лица наизусть. На этот раз это лицо «я узнала новость, но пока еще не уверена, хочу ли этим поделиться».

— Кам… Скажи правду, что происходит. В любом случае ты прекрасно знаешь, что после пива, белого вина и парочки «оле, оле» я смогу вытянуть из тебя все.

— После парочки «оле, оле» — без всякого сомнения.

Она проводит рукой по волосам, которые постепенно утрачивают летнюю золотистость. Загар на осунувшемся от бессонницы лице постепенно бледнеет. Скоро она станет такой же белой, как падающий снег, и я смогу снова увидеть голубую венку, просвечивающую сквозь бледную кожу ее лба, когда она нервничает, как сейчас.

— Я поступила в докторантуру.

— Ого.

— Ну да.

Любой другой подпрыгнул бы от радости за нее, но я знаю Кам лучше всех. Не сомневаюсь, она получит эту докторскую степень по психологии, но я-то в курсе, что она давно лелеет мечту все бросить и пойти учиться на писателя. Она исследователь с душой художника, у нее необыкновенный дар находить нужные слова. Для любого, кто жаждал бы продолжить образование, эта стипендия была бы равносильна приглашению в НХЛ. Для Камиллы это как обнаружить, что «Монреаль Канадиенс» жаждет подписать с тобой контракт, а ты на самом деле хотел бы поступить в труппу Большого канадского балета.

— И какая стипендия?

— Слишком много денег. Допустим, мне даже не нужно будет работать все время подготовки диссертации.

— Ты говоришь так, будто уже решила согласиться.

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда.

— С каких это пор ты заговорил банальностями?

— Да, согласен, это клише. Но… если серьезно, у тебя правда есть выбор. Ты это понимаешь?

— Нет, Макс, выбора у меня как раз и нет. Я обычная студентка, и у моих долгов уже накопились свои долги. Или, можно сказать, выбор у меня вроде как бы и есть, но это выбор работы, чтобы не помереть с голоду, работы, где я не продвинусь дальше столиков кафе, которые протираю всю неделю. Или другой вариант — спуститься на землю и построить карьеру уважаемого человека, с приличной зарплатой, но при этом утратить навеки возможность вырваться из повседневности, но хотя бы не заниматься всяким дерьмом, что не так уж и плохо, многие и этого выбора лишены.

Я решаюсь прервать ее речь:

— Знаешь ли, деньги — это еще не все.

Она отвечает сухо:

— Легко говорить тому, у кого они есть.

Замолкаем. Я делаю последний глоток пива, отношу бутылку в дальний угол гардеробной, где складываю всю пустую тару, и открываю еще одну. Вернувшись к Кам, я вижу, что она сорвала этикетку и крутит бутылку в руках. Мне хочется утешить ее, обнять, швырнуть к ее ногам все деньги мира, но мое эго тоже задето. Она задела весьма чувствительную струну, тянущуюся к состоянию моего отца. Стрела попала точно в цель, в самое больное. И она это отлично знает.

— Макс, прости меня, пожалуйста. Я не должна была этого говорить.

Она вся сжимается, съеживается на табурете. Я забираю пустую бутылку у нее из рук, открываю другую и ставлю на столешницу перед ней. Комок в горле постепенно проваливается под взглядом огромных растерянных глаз. Когда Камилла расстраивается, ее грустное лицо может заставить меня сделать все что угодно. Ей не стоит грустить в присутствии парней, собирающихся разбить ей сердце — они не смогут этого сделать, а потом никуда от нее не денутся до скончания веков.

— Это правда.

— Я знаю, что это не так.

— Нет, это был действительно мощный удар ниже пояса, но я же не смогу злиться на тебя весь вечер. Мы еще даже не попробовали гуакамоле.

— Действительно, было бы неловко.

— Именно. Ты же знаешь, что я не очень хорошо справляюсь с неловкостью.

— Злым нельзя есть гуакамоле.

— Какой ужас.

— Вот именно.

Она улыбается. Я улыбаюсь. Как прекрасно любить людей так же сильно, как я люблю Кам: на них тогда совершенно невозможно злиться. Им радость, мне радость, поскольку обижаться на кого-нибудь — это не самое приятное в жизни: обиды отравляют.

Мы больше не говорим о стипендии и докторантуре, в этом нет смысла. Особенно сегодня вечером. Сегодня вечером она хочет есть тако, смеяться, болтать, выпивать, чтобы забыть все, что не дает покоя.

А я стараюсь приготовить самые вкусные тако, какие она когда-либо ела. Я вкладываю в готовку все свое внимание и всю любовь. И я не знаю, что еще мне надо сказать, чтобы она почувствовала, что я делаю все это для нее, мне никогда не удавались подобные признания. Вместо этого я действую. Я подаю гуакамоле, открываю пиво, рассказываю смешные истории, случившиеся на неделе, и немножко приукрашиваю их, просто чтобы она рассмеялась. Чтобы ее щечки разрумянились, а с кожи исчез землистый