Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

Я не решу ее проблемы, не сделаю вместо нее правильный выбор, но по крайней мере я хоть не унылое чмо, и могу развеселить ее. И мне этого пока достаточно.

Кам

С самого детства я мечтала писать книги. Некоторые дети мечтают стать пилотами, супергероями или пожарными, а мне нравилось сочинять истории. Со временем детские мечты рассеиваются, реальность берет верх, и мы учимся находить компромисс между тем, о чем мечтаем, и тем, к чему у нас есть способности. А я, взрослея, продолжала надеяться на то, что мои мечты и реальность однажды воссоединятся. Поступив в университет, я выбрала психологию вместо литературы, потому что… если честно, я даже не помню, как я рассуждала в те времена. Возможно, это была смесь предрассудков, воспоминаний о многолетних усилиях отца, пытавшегося достичь невозможного, и недостатка веры в свои силы, который я не очень-то осознавала. Я была убеждена, что однажды я непременно как-нибудь вдруг переметнусь в литературу, что у меня есть время на перемены, что еще не все потеряно. Неожиданно, ну почти, я получила поддержку от профессора с кафедры психологии: ему понравилась моя научная работа. Я перешла в магистратуру, продолжая убеждать себя, что не все решено, что если подождать еще чуть-чуть, продолжить учебу, то можно будет наконец «посмотреть», куда меня все это приведет.

И вот «посмотрела». Получила стипендию на исследования в области психологии, передо мной открылись возможности блестящего научного пути, который непременно приведет к вершинам, взбираться на которые я при этом не очень-то и хочу, к предназначению, воплощать которое я и не думала. Проблема в том, что я увязла уже довольно глубоко, течение становится все мощнее, и повернуть назад оказалось вдруг слишком трудно. У меня ощущение, что если я соглашусь на стипендию, то уже не смогу соскочить. Предложение докторантуры должно, по идее, переполнять меня гордостью… и я горжусь, как мне кажется. Но это и траур. Траур по мечте. Нет ничего более удручающего, чем необходимость отказаться от мечты.

К счастью, сегодня вечером меня спасает белое вино. И, конечно, Макс. Я вижу, что ему не по себе: не со мной, а с моим смятенным состоянием. Это даже забавно видеть, как он суетится вокруг меня с самого начала, пытаясь развлечь, выражая любовь на свой манер: шутки, теплая успокаивающая рука у меня на затылке, слегка приукрашенные истории с работы, смешные до слез. Он успокаивает меня и немного неловкими стараниями, и просто своим присутствием. Если честно, то одного его присутствия мне вполне хватило бы. Я бы хотела сказать ему об этом, но уже слишком пьяна. Были времена, когда это меня бы не остановило. Но уже несколько недель, как все переменилось. Я не знаю почему, не могу определить момент, когда все стало вдруг иным. Я только знаю точно, что чувствую себя чудовищно неуверенно, и мне хочется держаться за всех, кого я люблю, и за все, что мне знакомо. И это влияет на мое отношение к Максу. Я не понимаю, что случилось. Наши отношения изменились на самом деле или просто все вернулось назад? К той неуверенности, что царила в них поначалу? Неуверенность — вот удачное слово. Уже несколько недель, как, подумав о Максе, я чувствую неуверенность, и мне страшно — не того, что я готова была бы сказать, отнюдь, скорее того, чего я не смею даже допустить. Проблема в том, что обычно я за помощью иду именно к нему. Когда мне страшно.

Тако съедены, гуакамоле превратилось в воспоминание, тарелки сложены в раковине — мы оба такие лентяи, что даже не хотим отправить их в посудомойку. Макс выдал мне толстое одеяло, в которое можно завернуть три меня — мне все еще холодно, хотя он и закрыл окна. Уютно устроившись на кожаном диване, грозе интерьера и пожирателе пространства, я засовываю ступни под его бедра и делаю еще глоток вина. Опьянение достигло совершенства — жизнь кажется более сносной, и при этом нет неприятного ощущения утраты контроля.

Макс ставит свой бокал на низкий столик, вынимает мои ноги из-под своих и сжимает огромными ручищами. Меня всегда завораживал их размер. В свободное время он увлекается скалолазанием и столяркой. Даже сквозь носки я ощущаю знакомую шероховатость его ладоней. Его пальцы сжимают мои ступни, и я закрываю глаза, чтобы насладиться моментом.

— Ты там не заснула, а? Я-то думал, что мы хорошо справились с опьянением.

— Я достигла совершенства.

— Ты всегда само совершенство.

Мои глаза открываются. Он не смотрит на меня, сосредоточен на своем занятии. Очень трудно понять, серьезен он или все еще пытается меня успокоить. Макс не впервые высказывается так, он постоянно говорит, что я само совершенство, хотя, как правило, комплимент сопровождают смешливые искорки в глазах.

— Но ты мне не помогаешь.

Он наконец поднимает на меня глаза. Я обычно стараюсь забыть, насколько их цвет меня завораживает. Но это трудно.

— В чем я тебе не помогаю? Тебе не нравится?

Он не понимает, нет, не понимает, и надо бы оставить все как есть, но у меня все сжимается в животе и кровь закипает. Внезапно я начинаю задыхаться в его одеяле, которое так им пахнет, в его квартире, которая очень похожа на него, под его взглядом, который наваливается на меня всей своей тяжестью. Мне хочется, чтобы он отвел взгляд, и я хотела бы отвести взгляд. Как мы дошли до этого? И разве мы еще ни разу до такого не доходили?

— Кам, что происходит?

— Ничего. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я тебя знаю.

— Ну если ты меня знаешь, скажи сам, что происходит.

— Вот сейчас я как раз не могу тебя прочесть как книгу.

— А ты думаешь, что обычно можешь читать меня как книгу?

— Именно.

— Ты прям крут.

Он пожимает плечами. Его пальцы продолжают свою работу и прикосновения становятся нежнее, скользят по моей ступне и поднимаются вверх по ноге, под джинсы. Его кожа кажется теплой по сравнению с моей.

— Да я всегда был крут, Кам. И сегодня не изменился.

— Нет, конечно.

— Так почему же мне кажется, что вокруг меня кое-что меняется?

— Макс…

— Ну же.

— Я не хочу говорить об этом.

К счастью, он не настаивает на том, чтобы я объяснила, что я имею в виду под «этим»: он понимает, к чему я клоню.

— Почему ты не хочешь поговорить об этом? Эта твоя манера не говорить о чувствах, блин.

— Твое красноречие меня смущает.