Пшеничная вдова - Данила Скит

шаг назад, отцепил меч с бедра, и, не вынимая из ножен, бросил его себе под ноги, – Если хочешь драться, то я умотаю тебя голыми руками, мне не нужно будет для этого даже оружия, потому что ты его не заслуживаешь! Но знай, умру я или нет – Аоэстред сгинет в руинах. Я дал полную свободу Велимиру Ордосскому, он вырежет каждого в этой чертовой столице. Нас двадцать тысяч, если ты не забыл, двадцать! И кораблей гораздо больше, чем спряталось у тебя за скалами. Слепец, глупец и предатель!

Но Реборн не стал атаковать, рука, сжимающая меч, так и не поднялась, только взор устремился куда-то вдаль, поверх плеч короля Бернада. Голос его был пугающе спокоен:

– Обернись, отец.

Бернад замер, сузив глаза.

– Что?!

– Мой король… – послышался за спиной голос начальника красных шлемов.

Бернад обернулся.

Закатное зарево стало толще, пуская алые корни в белизну морского горизонта. Желто-алая макушка солнца уже почти утонула в море, заставив дрожать сумеречный воздух. Черными семечками подсолнухов смоляные корабли усыпали королевскую гавань, среди них виднелись неспелые – деревянные карраки Отвесных Скал и гнилые – сожженные баллистами корабли, готовые вот-вот пойти на дно. Вдали слышались крики, короткие перебранки на побережье, но все они так или иначе поглощались сумеречной тишиной, словно огромным волшебным монстром, заглушающим все звуки. Только тихое шептание прилива напоминало о том, что глаз видит море, а не бескрайнюю стеклянную гладь, лишенную всякой жизни.

Там, на самой линии горизонта, где синее встречается с алым, десятками розовых парусов пестрели корабли Восточников. Алый закат, алые паруса, алые шлемы и алая кровь на песке – слишком много красного вобрал в себя этот удивительно спокойный вечер. Розовые паруса боевых галер, карраков и фрегатов, гордо отпечатав на ткани большую крынку молока сливались с кровавым горизонтом. Кораблей было так много, что от розового начинало рябить в глазах. Они замыкали гигантское кольцо, отсекая обратный путь флоту союзников.

Он так и глядел на них, пока в спину ему вонзались слова:

– Посмотри на гавань – твои корабли горят. Мы можем заряжать баллисты еще очень, очень долго, а стены Аоэстреда настолько крепки, что продержатся еще много лун. Вот только у тебя нет столько времени. Твои двадцать тысяч превратятся в пепел, – голос Реборна холодил раннюю осень, – Я скажу, что будет, отец. Развернется кровавая бойня, в которой не будет победителей. Даже если твоя армия согласится сойти со смоляных кораблей и пойти против своего же народа, от нее ничего не останется. Глаэкор останется без защиты и уже завтра на нашу землю высадятся твои же союзники. Одним Пригорком не обойдется. Ты отомстишь, но потеряешь страну.

Король Бернад повернулся к сыну.

– Сир Родерик, – позвал Реборн. Начальник походной стражи встал рядом, вытянув перед собой незажженный факел, смоченный смолой черной осины. Рядом с намотанным на древко тряпьем он держал пузырек с соком огненного плюща, – Как только факел вспыхнет, на стенах зажгутся кострища. Это будет знаком для Восточников к началу атаки. Ты давал мне шанс все исправить, теперь я даю его тебе. Может, я и разочаровал тебя, как сын, но у тебя есть возможность сохранить жизнь Кассу.

Бернад снова обернулся, глядя в напряженную даль. Велимир Оордосский медлил, не решаясь начать атаку. Восточники, словно притаившиеся звери, пасли своих овец, наведя на смоляные корабли стрелы, смоченные жидкостью пиромантов. Бернад был уверен, что это так – Теллостос был единственной страной, в которой произрастал огненный плющ, у Реборна точно хватило бы стрел, чтобы потопить все его корабли: смола осины вспыхивала при соприкосновении с соком плюща, словно сухая щепа. Велимир Ордосский это знал, а без смоляных кораблей его армию перебьют, словно слепых щенят. Он обоснованно боялся, не решаясь выступить первым.

В первый раз в жизни своей Бернад воспринял рассудительность сына не как нечто должное, а как нечто весомое настолько, что выиграло бы по тяжести наковальне на их фамильных штандартах. Отец смотрел на сына тяжело, тягуче и задумчиво, понимая, что скала Отречения стала для него помостом поражения.

– У меня есть для тебя подарок, – после долгой, очень долгой паузы отозвался король Бернад, не отводя взгляда от Реборна. Он дал знак начальнику красных шлемов: – Сир Торвальд.

Тот отделился от дюжины, подошел к краю скалы и громко свистнул. Взяв троих людей, он ненадолго удалился, вернувшись с кем-то под черным блэквудским плащом, накрытым с головой. Бернад сорвал плащ с пленника, обнажив его лицо.

– Юстас, – выдохнул Реборн.

– Простите, мой король, – виновато отозвался слуга, – Я дурак, поперся за рыбачкой. Не может она не солить, даже во время войны. Бабы дуры, что с них взять… Да и я не умней.

– А ты это хорошо сказал, – произнес король Бернад, – Сохранить жизнь оставшемуся сыну. Стало быть, понимаешь, что называться моим сыном больше не имеешь права. У меня остался только Касс.

Реборн перевел взгляд с виноватого Юстаса на отца:

– Ты отрекаешься от меня?

– Сними фамильную печать.

Под редкие крики чаек Реборн вернул меч в ножны, под плач чаек взялся за перстень. Он носил его, никогда не снимая, только во время боя перемещал с правой руки на левую, чтобы тот не отбил пальцы. Ненадолго задержав в руках, Реборн в последний раз взглянул на него: чистое серебро, на боку стройными буквами выбит девиз дома Блэквудов: «Бойся наших клыков», а венчал перстень непроглядный черный опал. Только у первенца, наследника, имелся черный опал, Кассу достался оникс. Глава дома – король – носил перстень с черным бриллиантом посередине.

– Теперь он снова твой, – сказал Реборн, бросив перстень к ногам отца. Сир Торвальд Стронхолд отделился от красной массы и поднял перстень. Вскоре тот оказался в руках Бернада, – Отпусти Юстаса.

– А вот это, думаю, невозможно, – ответил Бернад, – Иначе какой же это подарок? Сир Торвальд.

Красный шлем приставил острие клинка к животу Юстаса и тот беспомощно взглянул на своего воспитанника – Реборна, с которым он провел почти всю свою жизнь.

– Отпусти Юстаса, иначе я дам знак Восточникам.

– Если ты это сделаешь, то потеряешь все. Кажется, так ты мне сказал? Ну и куда делась твоя рассудительность, сын?

– Кажется, только что ты от меня отрекся.

– Это да, оговорился. Но я не уйду без крови. Если ты думаешь, что оставишь за собой последнее слово, то ты дурак.

Реборн повернул голову в сторону сира Родерика, излучавшего крайнюю твердость и воинственность, но почему-то все же затаившего дыхание. Воздух только вошел в легкие, как Реборн услышал голос Юстаса:

– Не надо,