Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

пошлют в Константинополь в качестве третьего секретаря. До того же времени они должны были видеться в театре и у знакомых. Вечер прошел незаметно. При прощании обменялись почти нежными взглядами.

Госпожа Моранжи вернулась домой в возбужденном состоянии. Можно ли лечь в полночь, когда образовалась привычка жить ночью?

Глава 6. Живописец

Через полчаса госпожа Моранжи, совершенно преобразившись, сидела в углу «Мертвой крысы» за кружкой пива, сожалея, по обыкновению, о том, что приехала сюда, и, однако, не имея сил побороть желание.

К ней подошел Густав Матьё и заговорил о поэзии, когда вдруг вошел молодой живописец вместе с красивой девушкой, которую прозвали Пилигримкой по причине ее праздных ночных шатаний. Она была осыпана бриллиантами, потому что собиралась на вечер к полусветской женщине, госпоже Боредон, сочетавшей богатство с аристократической грацией.

Несмотря на спутницу, молодой живописец подошел к госпоже Моранжи и поклонился ей, как пьяный, напившийся, однако, шампанским, а не дрянным вином.

И в четвертый раз повторила госпожа Моранжи: «Странно!»

Действительно, глаза докладывали ей, что живописец столько похож на Морица К., сколько последний на живописца.

«Во всяком случае, – подумала госпожа Моранжи, – между ними есть та разница, что один благовоспитанный человек, а другой не получил никакого воспитания».

Однако она не могла не сознаться самой себе, что ей больше нравится живописец.

Поэтому не без тайной ревности она смотрела на Пилигримку, которая сопутствовала живописцу. Впрочем, последний вскоре доказал ей, что не прикован к спутнице; он громко сказал:

– Пилигримка едет на бал, а мы отправимся ужинать, не так ли, Колиньи? – прибавил он, обращаясь к верзиле, который «раздавил» только двадцать пять кружек пива.

– Да, – отвечал Шарль Колиньи, – мы отправимся в свет, там женщинам нужно только держать себя хорошо, но не следует говорить об этом ни слова Понсару.

Говорить о Понсаре было слабой стрункой Колиньи.

Живописец подал руку госпоже Моранжи. Колиньи оторвался от вечерних журналов. Он с упрямством прочитывал все четыре страницы, хотя насмехался над всякой политикой.

В этот вечер он тем охотнее согласился бросить журналы, что встретил свою прачку, которая выразила готовность принять участие в экспедиции.

Общество направилось к цели путешествия с легкостью влюбленных птиц. В виде развлечения Колиньи повторял свой легендарный крик: «Эй, парижские буржуа, прячьте жен, идет Колиньи!»

Заглянули в кабаки, пользовавшиеся дурною славой, так как госпожа Моранжи хотела удовлетворить свое любопытство и встретить сильные впечатления. Она всюду входила с замиранием сердца и спрашивала себя, как могла решиться на подобный подвиг. Впрочем, она обладала мужественной душой и стальными нервами и привыкла к приключениям во время своих далеких путешествий.

Ужинали в три часа, начав со знаменитого лукового супа, за которым следовало порядочное количество устриц всех стран и потом салат-арлекин. Госпожа Моранжи не шла дальше устриц, но прачка занялась и салатом.

– Чудесная женщина! – говорил Колиньи, посматривая на свою прачку. – Она на сто локтей выше прачки Дюфрени, потому что последняя вышла замуж за внука Генриха IV единственно по той причине, что тот писал ей счета, эта же никогда не подавала мне счетов.

И Колиньи поцеловал прачку с таким увлечением, что живописец последовал его примеру и поцеловал госпожу Моранжи.

Возвратясь домой, молодая вдова заглянула в свое сердце.

– Жаль, – сказала она, – я люблю этого живописца и хотела бы, чтобы дни превратились в ночи.

Однако ни на другой, ни на третий день она не осмелилась явиться в «Мертвую крысу», опасаясь быть узнанной, притом же она не могла победить в себе чувства достоинства, которое препятствует женщинам пасть.

– И, однако, – говорила она, – я люблю этого живописца.

Глава 7. Продолжение

Любовь оказалась сильнее; решив не видеться больше с живописцем, госпожа Моранжи чувствовала невольное влечение к нему, так что в один вечер приехала в знаменитую кофейную. Посетителей было еще мало. Пилигримка гадала на картах одной из своих приятельниц. Окончив гадание, она обратилась к госпоже Моранжи:

– Эй, женщина в черном платье, не хотите ли знать будущее? Карты никогда не лгут, когда я гадаю, потому что я умею их раскладывать. Подойдите же, я скажу вашу судьбу.

Госпожа Моранжи лениво подошла к Пилигримке. В «Мертвой крысе» нельзя чваниться, и потому великосветская дама с притворным удовольствием слушала предсказания гадалки.

– Видите ли, моя милая, – говорила Пилигримка, – вас обожает бубновый король и любит червонный валет. Бубновый король хвастун и много о себе думает, червонный же валет добрый малый и не смотрит на женщин свысока. Вам лучше пригласить их обоих и выбрать одного. Более влюбленный прогонит другого, снимите.

Госпожа Моранжи сняла, улыбаясь.

– Новенькое, – продолжала гадалка. – Между бубновым королем и червонным валетом лежит пиковый туз; будут сплетни. Снимите.

Госпожа Моранжи опять сняла.

– Теперь они лучшие в мире друзья, потому что червонная дама составила счастье одного и в то же время не отвергла другого.

– Чем все кончится?

– Смешно сказать: браком. Снимите.

Госпожа Моранжи предпочла бы окончить гадание, но Пилигримка продолжала:

– О-о! Берегитесь, туз пик замешался.

В эту минуту ввалилась толпа питухов пива, в которой госпожа Моранжи заметила живописца.

– Вот так счастье! – вскричал он. – Я пил мертвую чашу, чтобы забыть тебя, и вдруг встречаюсь с тобой.

– И надеюсь, – сказала Пилигримка, – ты не отрезвишься, встретясь с этой мнимо порядочной женщиной.

Напрасно госпожа Моранжи старалась казаться неловкой: она невольно принимала позы светской женщины.

Она была совершенно счастлива, увидевшись с живописцем, который не был так пьян, как казался; он также был счастлив и увел ее в угол, выбранный ими в первый день. Здесь он прямо высказал, что не может жить без нее, что любит ее до безумия и последует за ней всюду, даже в ее дом.

– Ко мне в дом! – воскликнула она. – Разве вы не знаете, кто я? Я сплю на соломе.

– Неужели вы думаете, что мне нужен пуховик, чтобы обожать вас?

– Ни пуховик, ни соломенный одр, потому что я знаю только платоническую любовь.

– Молчи, ты понимаешь, что ничего не знаешь.

Живописец подозвал Матьё, Колиньи и других, чтобы показать им восьмое чудо, женщину, которая верит в болтовню Платона.

Обещали оправить госпожу Моранжи в рамку и разослать в виде премии в Journal des demoiselles [97]. Старались доказать ей, что нет на свете платонической любви, что теперь только учительницы, их помощницы и штопальщицы читают «Новую Элоизу» и верят в отжившее пустословие чувства.

Во всем этом замечательно то, что госпожа Моранжи позволила убедить себя. Она выслушала столько порицаний любовным бредням, что начала верить в слова своих новых